Проклятые короли: Железный король. Узница Шато-Гайара. Яд и корона - Морис Дрюон

архиепископу Санскому, была весьма бурной. Когда случай неожиданно столкнул обоих Мариньи, до сего дня мирно шествовавших по одному и тому же пути, когда оба они очутились вдруг без привычных личин, в первозданной наготе души и сердца, они сцепились, как враги.

Коадъютор осыпал младшего брата упреками, обливал его презрением, а тот огрызался трусливо и подло.

– Конечно, теперь вы можете воротить от меня нос, – кричал младший Мариньи. – А у вас-то самого откуда вдруг такие богатства? От евреев, с которых вы спустили шкуру! От тамплиеров, которых вы поджаривали на костре! Я ведь действовал по вашему примеру. И я немало вам послужил, послужите же и вы мне в свою очередь.

– Знай я, каков ты на самом деле, никогда бы я не сделал тебя архиепископом, – кричал старший Мариньи.

– Вы же сами прекрасно понимаете, что никто, кроме меня, не помог бы вам осудить тамплиеров.

Да, коадъютор прекрасно знал, что лицу официальному порой приходится идти на недостойные сделки. И теперь он пожинает плоды своих деяний в своем собственном доме – вот что угнетало его больше всего. Если человек может продать свою совесть за какую-то митру, этот человек может и преспокойно украсть, может стать изменником. И таким человеком был его родной брат. Такова правда…

Ангерран де Мариньи взял со стола пухлую связку бумаг – тщательно разработанный проект ордонанса против ломбардцев – и яростно швырнул ее в огонь.

– Столько труда, и все зря, – проговорил он. – Столько труда!

Глава VII. Тайны Гуччо

Поместье Крессе, залитое весенним солнцем, в лучах которого казалась совсем прозрачной молодая листва, а гладь Модры отливала серебром, жило в памяти Гуччо как блаженное видение. Но когда октябрьским утром юный сиенец, то и дело оборачиваясь в седле – поглядеть, скачут ли за ним его оруженосцы, – поднялся на холмистую гряду, опоясывающую угодья Крессе, он невольно спросил себя, уж не сбился ли он с пути. Под хмурым октябрьским небом деревенский замок как-то осел, будто врос в землю. «Неужели и башенки были такие низкие? – думал Гуччо. – Неужели достаточно полугода, чтобы все стало совсем другим?» Осенняя распутица превратила пустынный двор в болото, где лошади увязали по самые бабки. «Во всяком случае, – снова подумал Гуччо, – вряд ли кому придет в голову искать меня здесь». Бросив поводья хромоногому слуге, который поспешно подковылял к гостю, Гуччо приказал:

– Живо оботри соломой лошадей и засыпь им овса.

Дверь замка отворилась, и на крыльцо вышла Мари де Крессе.

– Мессир Гуччо! – воскликнула она.

Она так удивилась появлению юного сиенца, что побелела как полотно и бессильно оперлась о косяк двери.

«Да она и в самом деле красавица, – подумал Гуччо. – И она, видно, совсем меня не разлюбила». И вдруг стены, покрытые извилистым узором трещин, стали совсем гладкими, а башенки выросли до прежних, весенних размеров.

Но Мари уже с криком вбежала в дом:

– Матушка! Мессир Гуччо приехал!

Мадам Элиабель шумно приветствовала дорогого гостя, облобызала его в обе щеки и прижала к своей могучей груди. Не скроем, что образ юного итальянца смущал вдовий покой ее ночей. Потом, взяв Гуччо за обе руки, хозяйка ввела его в дом, усадила за стол и велела принести вина и паштетов.

Гуччо растрогался радушному приему и объяснил хозяйкам причину своего неожиданного появления: он уже в пути решил сказать им, что приехал в Нофль навести порядок в местном отделении, где дела шли из рук вон плохо. Служащие не удосужились даже взыскать долги. При этих словах мадам Элиабель обеспокоилась.

– Но вы же нам дали год отсрочки, – произнесла она. – Урожай мы собрали самый жалкий и не сумели еще…

Тут Гуччо произнес длинную речь, из коей явствовало, что владельцы замка Крессе – его друзья и, следовательно, он не дозволит никому их беспокоить. Мадам Элиабель пригласила гостя переночевать. В городе, заявила она, он нигде не найдет таких удобств и такого общества.

Гуччо охотно согласился и велел принести свои пожитки.

– Я захватил с собой, – сказал он, – кое-какие ткани, которые, надеюсь, придутся вам по вкусу, и еще кружев. А Пьеру и Жану я привез двух хорошо обученных соколов, с помощью которых они, надеюсь, еще удвоят свои охотничьи успехи, если только это вообще возможно.

Материи, кружева и соколы поразили воображение дам и были встречены криками восторга. Тут подоспели с охоты Пьер и Жан, оба до того пропахшие землей и дичиной, что казалось, запах этот въелся в них, стал второй одеждой; они засыпали Гуччо градом вопросов. Этот гость, ниспосланный Небом в ту пору, когда молодые де Крессе уже приготовились скучать без всякого общества в течение долгих месяцев непогоды, показался им еще любезнее и милее, чем в свой первый приезд. Можно было подумать, что они с Гуччо дружат уже многие годы.

– А что поделывает ваш дружок прево Портфрюи? – в свою очередь осведомился Гуччо.

– По-прежнему грабит встречного и поперечного, но, благодарение Богу и благодарение вам… минует нас.

Мари бесшумно двигалась по комнате. То, склонив свой тонкий стан над очагом, раздувала она огонь, то взбивала солому на ложе за перегородкой. Она ничего не говорила, но не отрываясь глядела на Гуччо. И когда, уже под вечер, они случайно оказались в комнате одни, юноша нежно взял ее за плечи и привлек к себе.

– Разве ничто в глазах моих не напоминает вам о пролетевшем как сон счастье? – спросил он, безбожно позаимствовав эту красивую фразу из недавно прочитанного рыцарского романа.

– О да, мессир! – ответила дрожащим голосом Мари, широко открывая свои и без того огромные глаза. – Вы все время были со мной… хоть и далеко от здешних мест. Я ничего не забыла, и ничто для меня не изменилось.

Гуччо пробормотал какое-то извинение – надо же было объяснить, почему он не казал сюда глаз целых полгода, не давал о себе вестей. К великому его удивлению, Мари не только не упрекнула юношу, но даже призналась, что не ожидала такого скорого возвращения.

– Вы же сами сказали, что вернетесь к концу года за процентами, – сказала она. – Я и не надеялась увидеть вас раньше. А если бы вы и вовсе не приехали, я все равно ждала бы всю свою жизнь.

Когда в Париже Гуччо вспоминал о Крессе, в его воображении возникала прелестная, нежная девушка, и он испытывал легкое сожаление оттого, что их встреча так и осталась лишь мимолетной встречей, хотя, по правде говоря, вспоминал об этом весьма редко. И вдруг перед ним снова восторженная,