Кожа для барабана, или Севильское причастие - Артуро Перес-Реверте

– Это вы – «Вечерня»?

Отец Оскар снял очки и стал протирать их рубашкой. Его близорукие глаза устало взглянули на Куарта.

– Вам только это важно, верно?.. Вам нет никакого дела до церкви, до отца Ферро, до меня. – Он презрительно поцокал языком. – У вас есть задание, и вы его выполняете. – Он продолжал медленно протирать стекла, а мысли его, судя по всему, витали где-то далеко. – Кто такой «Вечерня», – так же медленно заговорил он спустя пару минут, – это, в общем-то, не важно. Это предупреждение. Обращение к тому благородному, что еще осталось в нашем с вами деле… –

Он надел очки. – Напоминание о том, что еще существует честность и порядочность. Куарт неприязненно усмехнулся:

– Сколько вам лет? Двадцать шесть?.. Ну, с возрастом у вас это пройдет.

Губы отца Оскара презрительно изогнулись.

– Этому цинизму вас научили в Риме или вы с ним родились? – Он покачал головой. – Не будьте глупцом. Отец Ферро – честный человек.

Куарт едва сдержал саркастический смешок. Всего час назад он был в Архиепископском дворце, в архиве, где хранилось полное личное дело дона Приамо Ферро. Дело, наиболее выдающиеся подробности которого, одну за другой, ему подтвердил лично Монсеньор Корво в краткой беседе, проходившей в Галерее прелатов, под портретами Их Преосвященств Гаспара Борхи (1645) и Агустина Спинолы (1640). Десять лет назад отцу Ферро пришлось держать ответ перед церковными властями Уэскской епархии за никем не дозволенную продажу церковного имущества. Уже ближе к концу его службы в приходе Сильяс де Ансо, в Пиренеях, из его церкви пропали картина, написанная на доске, и распятие. Последнее не имело особой ценности, но доски, датировавшейся первой четвертью XV века и приписываемой кисти Маэстро из Ретаскона, хватился сам местный епископ. Приход был бедный, глухой, да к тому же подобные инциденты происходили часто в те времена, когда приходские священники могли практически неограниченно распоряжаться вверенным им церковным имуществом. Так что отец Ферро отделался довольно легко – всего только порицанием со стороны начальства.

Эта информация полностью совпадала с полученной от Онорато Бонафе, и интуиция подсказывала Куарту, что архиепископ Корво, прежде весьма мало склонный к откровенности, совсем не против того, чтобы этот темный момент из прошлого отца Ферро стал достоянием общественности. Куарт даже подумал: интересно, а не носит ли достоверный источник, которым пользуется Бонафе, епископского перстня и сутаны, с пурпурной каймой? Однако, как бы то ни было, история, происшедшая в приходе Сильяс де Ансо, имела место, в чем Куарт вполне и окончательно убедился после того, как старший следователь Навахо пообщался по телефону со своим мадридским коллегой, главным инспектором Фейхоо, начальником группы по расследованию преступлений, связанных с предметами искусства. Картина религиозного содержания, кисти Маэстро из Ретаскона, полностью идентичная той, что пропала в приходе Сильяс де Ансо, была путем законно оформленной сделки приобретена мадридским филиалом фирмы «Клэймор», а впоследствии продана с аукциона за весьма высокую цену. Подпись директора мадридского филиала, известного коммерсанта Франсиско Монтегрифо, удостоверяла выплату определенной суммы священнику дону Приамо Ферро Ордасу, Суммы, в общем-то, смехотворной – в шесть раз меньше по сравнению с той, что была выручена за картину на аукционе. Но уж это, как подчеркнул Монтегрифо в разговоре с главным инспектором Фейхоо, а главный инспектор Фейхоо – в телефонном разговоре со старшим следователем Навахо, вопрос спроса и предложения.

– Что касается честности отца Ферро, – произнес Куарт, – вы ведь не располагаете доказательствами того, что он был честным всегда.

Оскар Лобато жестко глянул на него.

– Не знаю, на что вы намекаете, но мне плевать. Я знаю этого человека, и я уважаю его. Так что ищите своего Иуду в другом месте.

– Это ваше последнее слово?.. Может быть, у нас еще есть время.

Он не сказал, для чего. Во взгляде Оскара Лобато читались любопытство и враждебность.

– Есть время? Это пахнет предложением простить грехи. Вы будете добры ко мне, если я стану сотрудничать?.. – Он помотал головой, как будто не веря происходящему, и встал. – Это забавно. Дон Приамо сказал вчера, после разговора, который, по-видимому, состоялся у вас в доме герцогини, что, возможно, вы начинаете кое-что понимать. Однако не имеет значения, понимаете вы или нет. Единственное, что вас интересует, – это расправиться с автором посланий, ведь так?.. Для вас и ваших шефов плоха не сама проблема, а то, что кто-то осмеливается говорить о ней вслух. Все сводится к голове, которую можно и нужно отрубить. – Он снова покачал головой и, напоследок обдав Куарта еще одним презрительным взглядом, направился к ризнице. Но вдруг остановился на полпути. – Может быть, в конце концов, «Вечерня» ошибается, – сказал он громко, полуобернувшись к Куарту, и его голос эхом отдался от свода. – Может быть, даже Его Святейшество не стоит его посланий.

Солнечный луч медленно, едва заметно перемещался слева направо по истертым плитам пола у подножия алтаря. Куарт некоторое время следил за ним, потом поднял глаза на витраж, сквозь который проникал свет: он изображал Снятие с креста. Фигуре Христа не хватало многих розовых стекол в торсе, голове и ногах, в результате чего Святой Иоанн и Богородица как бы снимали с креста только две руки, повисшие в пустоте, а свинцовый контур отсутствующего силуэта казался следом призрака: тот, кто был, исчез, и это делало бесполезными страдания и усилия матери и ученика.

Встав со скамьи, Куарт подошел к главному алтарю и входу в склеп. Рядом с железной решеткой, за которой в темноту спускались ступени, он коснулся ладонью высеченного из камня черепа, и, как и в прошлый раз, ледяной холод проник в его кровь. Подавляя неприятное ощущение, вызванное царящей в храме тишиной, этими темными ступенями и сырым затхлым воздухом, которым тянуло снизу, Куарт заставил себя постоять там, вглядываясь во мрак склепа, где под камнем таились ключи от иных времен и иных жизней. Где покоились кости четырнадцати герцогов дель Нуэво Экстремо и тень Карлоты Брунер.

Потирая застывшую руку, Куарт повернулся к главному алтарю. Свет, проникавший сквозь стекла витражей, озарял его мягким золотистым сиянием: полумрак скрывал внутренние детали, но тем отчетливее выступали из него внешние рельефы – листья, ангелочки, головы склоненных в молитве фигур Гаспара Брунера де Лебрихи и его жены. А в центре, в своей нише под балдахином, за лесами из металлических труб, поддерживающих небольшую площадку, Пресвятая Дева смотрела в небо, а жемчужины капитана Ксалока слезами поблескивали на ее лице и синем одеянии. Стоя на полумесяце, она босой ногой попирала голову змея, отнявшего у людей Рай в обмен на знание – на Медузу, вид которой впоследствии обратил их в камень, чтобы они сохранили свою ужасную тайну. Изида, или Церера, или Астарта, или Танит, или Мария: не важно, какое имя выбрать, чтобы слить в нем воедино такие понятия, как убежище, мать, страх перед темнотой, и холод, и ничто. Просто немыслимо, подумал Куарт, сколько символов можно вложить в этот образ и его эволюцию от религии к религии, от века к веку. Женская фигура, стоящая на полумесяце, в одеянии синего цвета – символического цвета ночного светила и теней, которому в геральдике соответствует черный – цвет земли, цвет смерти.

Солнечный луч на полу переместился на другую плитку, правее, и стал уже, когда агент Института внешних дел вышел на середину храма и обвел взглядом карниз над лесами – тот самый, от которого отвалился кусок, ставший убийцей секретаря архиепископа. Затем, подойдя к лесам, он попробовал покачать их, однако металлическая конструкция держалась крепко. Куарт встал примерно на то же место, где находился отец Урбису в тот роковой миг. Десять килограммов алебастра, рухнувших с десятиметровой высоты: исход не мог быть иным. На лесах возле карниза было достаточно места, чтобы кто-нибудь мог забраться туда и помочь карнизу обрушиться; однако в полицейском отчете подобная возможность категорически отрицалась. Это, плюс история с муниципальным архитектором, поскользнувшимся на крыше – слава Богу, что при свидетелях, с облегчением подумал Куарт, – похоже, исключало в обоих случаях вмешательство человека и относило обе смерти, как утверждали «Вечерня» и отец Ферро, на счет гнева Господня. Или Судьбы, которая, по мнению Куарта, являлась хорошим объяснением для капризов жестокого космического часовщика, который, судя по всему, просыпаясь по утрам, испытывал желание пошутить. А может быть, на счет непредсказуемости раблезианских рабов, сонных и неуклюжих, как те, что описывал Гейне, у которого бутерброд, выскальзывая за завтраком из рук, всегда падал на землю маслом вниз.

Теперь Куарту уже были даже слишком хорошо понятны наивные побуждения «Вечерни». Его послания были призывом к справедливости и к здравому смыслу Рима, требованием и мольбой старого священника, ведущего свой последний бой в забытом уголке шахматной доски. Но кое в чем отец Оскар был все же прав: «Вечерня», отправляя свои послания, совершил ошибку. Рим не сумел понять их, а Монсеньор Спада прислал не того человека. Тот мир и те идеи, к которым взывал хакер, уже давно перестали существовать. Это было все равно как если бы после ядерной войны, опустошившей Землю, спутники, верные и молчаливые, в одиночестве бесконечного космоса, продолжали посылать на мертвую планету свои уже никому не нужные сигналы.