Мемориал - Роман Вадимович Славацкий

христианство открыли миру линейность движения. Мир имеет смысл, он развивается! Он создан Богом в точке альфа и исчезнет в омеге в день Страшного Суда. Но духовное не будет уничтожено!

Ты пойми: ведь и Гектор, и Приам, и все троянцы — это никакая не сказка. Это реальные люди, которые и сейчас живы. И духовный образ Трои остался. Вот мы сидим сейчас: то ли в лагере воинском, то ли за стенами Трои. И как прежде громадны священные стены, и как прежде воины Города готовы к битве, и сверкают по стенам начищенные щиты и шлемы, латы и мечи. Неужели ты не видишь огней в очагах, не слышишь говора воинов, не видишь блеска оружия?

— Вижу! — отвечал я. — Слышу!

— А если видишь и слышишь, то должен понимать всё, происходящее с прошлого мая. Троя взломала время и расцвела ярким, но тщетным цветком. А сейчас этот цветок превратился в пепел и опадает, словно костёр там, в саду, — в таинственную могилу.

Разве все наши труды за этот год не были посвящены только тому — чтобы призрачный цветок отгорел и рассыпался скорее?

— Да… — сказала Эйрена. — Ты, Фома, прав. В нашей линейности произошёл циклический прорыв, некое турбулентное вспучивание времени. И сейчас оно угасает вместе с нынешним костром. Но, видит Бог, наше колдовство здесь ни при чём! Я, по крайней мере, здесь не виновата.

— Кассандра… — произнёс я неожиданно для самого себя.

— Что?!

— Кассандра готовит ковчег.

Тяжёлый, квадратный в плане, со стенками достаточно тонкими, чтобы не тратить слишком много драгоценного металла, но достаточно массивными, чтобы нельзя было легко согнуть или промять борта или дно, ковчег был накрыт пластиной. На крышке не имелось никаких изображений, кроме большого рельефного круга.

Он напоминал то ли солнце, то ли знак вечности, непрерывно повторяющегося хода времени.

Кассандра указала на него Приаму:

— Это лучшее, что есть в сокровищнице. Дорогая вещь, но теперь уже ни к чему беречь. И главное — она достойна героя.

— Неужели это не сон? — тихо сказал Приам. — Неужели я готовлю этот ларец для моего Гектора? — потом, очнувшись, кликнул сыновей и приказал вынести драгоценный короб из покоев на открытый воздух.

Ночь уже минула. Всё время, пока тьма покоилась над Илионом, горел костёр, и угли его переливались алыми рубинами. И Кассандра всю ночь глядела на огонь с Башни. Глядела и грезила, и чудился ей каменный Город и цветущий сад за алыми стенами, и костёр, в котором горели таинственные колдовские снасти. Это было так близко, так реально, что ей хотелось подойти и помочь огню. Она чувствовала, что с этим пламенем кончается бесконечное кружение, и она и все в Илионе обретут, наконец, покой.

Но вот кончилась ночь, и вместе с ней отошли и размылись видения… Она сошла в покои царя.

И заря затеплилась; Гелиос ещё не взошёл, но Селена уже нехотя уходила с неба — она превратилась в тонкую и прозрачно-бледную пластинку льда. На востоке голубело небо, утро веяло холодом.

В тесных улочках-ущельях собрался народ Илиона. Все уже знали, что рано поутру будет погребение.

Теснины ожили. В полутьме утра горел золотой отсвет: это несли ковчег. Его несли впереди, а следом за ним двигалась великая змея — толпа народа: воины, старцы, женщины. Все надели самые праздничные одежды, самое лучшее оружие. Блестела бронза, глухо алели бока больших винных амфор.

Разошлись ворота, и троянская змея заструилась из Илиона, и золотой венец горел на главе её — ковчег, несомый впереди.

Подошли к пепелищу, где некогда высился сруб. Он прогорел и обрушился, покрылся пеплом — седым и серым…

Принялись наполнять чаши и лить из них и кувшинов вино на кострище. Пепел становился багряным, чернел, можно было, не рискуя опалить ноги, ступить на то место, где всю ночь бушевал огонь.

А тем временем поодаль расположились боевые посты — на случай нападения ахейцев. Хотя Ахилл и дал слово, — но мало ли что могло произойти. Воины зорко всматривались окрест, сетуя про себя, что не могут участвовать в погребении.

Избранные воины, братья и друзья, вышли на середину кострища.

То, что было великим Гектором, превратилось в груду костей, полусожжённых, расколотых огнём, без всяких следов плоти…

Поднесли к центру костра золотой ковчег и сняли крышку. В ковчеге открылся и запылал ярким багрянцем свежий пурпуровый покров. В него, рыдая, стали собирать кости мертвеца, омывая их вином.

Умер великий Гектор.

И вся его мощь, вся его красота, вся его отвага, грозящая врагам смертоносным колесничным бегом — всё это собралось в тесном золотом ларце!

Начали рыть могилу.

Народу было много и дело пошло очень быстро, вскоре яма зияла, словно открытые врата, точно земля была огромной надвратной башней. И вот в эту отверстую дверь предстояло опустить славный прах.

Омытые алым вином кости укрыли пурпуровым покровом и замкнули верхней пластиной ковчега.

Один из воинов спрыгнул в могилу, и в его руки передали тяжёлый ларец. Медленно опустил он его, плеснул последний раз вина и протянул руки товарищам, чтобы те вытащили его. Груды земли посыпались в могилу, и в мгновение ока сверкающее золото скрылось из глаз.

Стали подносить и подкатывать огромные камни и закладывать яму — плотно и часто. Наконец, она исчезла, сровнялась с поверхностью земли.

Потом стали засыпать камни, подносить ещё и ещё землю; каждый стремился бросить хотя бы горсть.

И вот — быстро, как бы сам собой, вырос высокий курган.

Всё было кончено.

Непобедимое Солнце взошло, и уже начинал чувствоваться его жар. И, отдав последний поклон, люди пошли в Город, и вскоре никого не осталось снаружи, ни участников величественного обряда, ни стражников: один только громадный курган высился в безмолвной пустыне.

— Так погребли они конеборного Гектора тело, — сказал Фома, глядя в яму, где глухо дотлевали угольки.

— Хайре, — прошептала Виола.

— Прощай, Гектор.

Виола подставила большой стеклянный кубок, Фома наливал вино из бутыли, а Виола орошала красной (в темноте — чёрной) драгоценной жидкостью шепчущий пепел. Прошла минута. Всё угасло.

Ирэна и я стояли в глубоком раздумье. Бэзил был рядом, освещая работу большим и тяжёлым фонарём.

Железные прутья давно были отброшены. Фома и я взялись за лопаты, и вскоре от ямы ничего не осталось — только небольшой холмик отмечал место костра.

Бутылка вина вмёрзла в бочонок со льдом, как сатана в лёд Коцита.

Мы сидели за погребальной трапезой — как будто в парадном зале: дом Бэзила как-то необыкновенно расширился, почти совсем пропал. Вокруг нас восседали пышно одетые витязи; столы