Истопник - Александр Иванович Куприянов

из мамок занемогла, а так как время было к вечеру, конвой решил заночевать на нашем лагпункте. Поместили этих мамок в бане. Постели никакой не дали. На этих женщин и детей страшно было смотреть: худые, в изодранной грязной одежде, по всему видать, голодные. Я говорю уголовнику Грише, который работал там скотником:

– Слушай, Гриша, ты же работаешь рядом с доярками. Пойди, разживись у них молоком, а я пойду к ребятам, попрошу, что у кого есть из продуктов.

Пока я обходил барак, Григорий принес молока. Женщины поили им своих малышей. Сердечно благодарили они нас за молоко и хлеб. Конвоиру мы отдали две пачки махорки за то, что позволил нам сделать доброе дело. Потом мы узнали, что эти женщины и их дети, которых увезли на остров Анзер, все там погибли. Каким ж извергом нужно быть, чтобы творить этот произвол.

Воспоминания Зинковщука были опубликованы в Челябинске, в 1993 году в одной из газет.

Соловецкий остров Анзер.

Дальневосточный лагерь мамок Акур.

Вот и опять почти срифмовалось.

Бывшая заключенная Оксана Громадская, жена Владимира Енукидзе – племянника верного соратника Ленина Авеля Енукидзе, вспоминает такую историю. Ее приводит в своих записках «Ванинская пересылка» Альвина Шашкина:

«Старенький пароход вез заключенных по северным морям. В одном из портов перегрузились в речное суденышко и пошли вверх по Печоре, но в селении Абезь Оксану сняли – пришло время рожать. Здесь в ветхой, продуваемой всеми ветрами ненецкой лачужке в ноябре родилась дочь Дина. Не выжить бы ей в том страшном холоде, если бы лагерное начальство не позволило Володе быть рядом. (Этапированные, с детьми, жены изменников Родины и чесирки, арестанки всех возрастов, в Архангельске встретились с мужьями. – А.К.) Через несколько месяцев начались спешные сборы – предстоял новый этап. Несколько дней пути по реке, затхлый воздух трюма, неясность предстоящего действовали угнетающе. Оксана ждала второго ребенка, и дорожные тяготы были для нее особенно мучительны. С восторгом узнали женщины, что на очередной стоянке можно будет прогуляться с детьми по берегу. И как только пароход причалил, все без промедления высыпали на берег. Матери и дети радовались солнцу, свежему воздуху. Но не успели они толком походить по земле, как поняли, какую злую шутку сыграли с ними конвоиры: пароход ушел, оставив их всех без мужской поддержки. “Больше мы никогда не встретились со своими мужьями”, – вспоминала Громадская».

Оксану Громадскую арестовали за то, что во время обыска на их с Володей Енукидзе квартире обнаружили брошюрку об истории конспиративной Бакинской типографии «Нина», написанную Авелем Енукидзе.

Каким нужно обладать воображением, чтобы сначала разрешить встретиться с мужьями, а потом оставить женщин с детьми одних на берегу.

Дети своих отцов уже никогда не увидели.

Весна 1956 года

Мерзлотная станция на перевале Дуссе-Алинь

Костя очнулся.

Сломанная нога, обложенная запаренным мхом и укрепленная шинами-дощечками, не болела. Из тела ушел жар, предметы не двоились, а ясно проступали перед глазами. Он увидел Сталину, которая сидела у окна и грудью кормила ребенка. Сначала он подумал, что мечется в бреду и все, что он видит, по-прежнему его больные фантазии. Кружка с водой, стоящая на низкой скамеечке рядом с нарами, микроскоп на столе и желтый радиоприемник «Амур». Сам стол, заваленный капканами и какими-то термометрами, женщина, сидящая к нему вполоборота. Пучки трав, развешанные по стенам избушки. Но на краю стола лежит его парабеллум. Обоймы в нем нет. Он вспомнил, как сам заряжал пистолет перед выходом в тайгу. Значит, кто-то обойму вынул.

Потом он услышал, как завозился под нарами Кучум. Собака сразу учуяла, что хозяин пришел в себя. Костя также отчетливо вспомнил, как его ночью заносили в дом. В комнате было очень душно. И там плакал ребенок. Он лежал в люльке, подвешенной к балке потолка.

Не поворачивая головы, Сталина буднично спросила:

– Ну что, Костантин Ярков, лейтенант Смерша, очнулся?

Костя хрипло ответил:

– Да.

– Ты сильно ослаб. Сейчас я напою тебя бульоном. Вот только докормлю Настю. Настя наша с Герой дочка. Сначала мы не хотели детей. А потом оно как-то получилось. Само. Ты почему не искал меня, Костя?

Костя хрипло ответил:

– Я искал.

Врал, конечно.

Знал ведь, что Сталину отправили на Акур, в лагерь мамок. Оправдывал себя тем, что Сталина вышла там замуж.

И про Кауфмана тоже наводил кое-какие справки.

– Ты знаешь, такая жизнь была…

– Да, десять лет прошло, – согласилась Сталина, – девять я прожила с Герхардом.

– Так он у тебя Гера или Герхард?

– И так и так можно. Одно слово – Кауфман. Он хороший. Правда, зануда.

Она печально рассмеялась.

А какая была жизнь?

Ярков стрелял по беглым зэкам. И они падали ничком на снег. Пил стаканами спирт и получал почетные грамоты. Учился в институте и дрался с уголовниками на вокзалах. Зажигал костры в Дуссе-Алиньском тоннеле. Иногда молился.

Его Апостол учил молиться.

Вот только непонятно: научил ли?!

А Сталина спала на снегу и ела акулье мясо. Отбивалась от коблих – женщин в образе мужиков и ковырялок – приторно-угодливых лесбиянок. Короткая стрижка, брюки, заправленные в сапоги, папироса в уголке рта. Портрет типичной коблихи. А вся на изломе, нервная и гибкая – ковырялка.

Их так называли.

Еще Сталина продавала за кусок хлеба свои вышивки.

Шила рукавички-верхонки в мастерской.

Так и выжила.

Оказалось, что все десять лет они продолжали любить друг друга.

Так бывает.

Кажется, что ты уже забыл свою единственную ночь любви, но вдруг ты видишь, как в утреннем морозном тумане колонны зэков идут к костру, который ты только что развел у жерла тоннеля. Они тоже хотят погреться. И твоя любимая тоже приходит вместе с ними. И встает за твоей спиной. Ее лицо можно даже потрогать, поправить волосы, сбившиеся из-под платка и припорошенные инеем. Можно даже согреть своим дыханием ее ладони.

Так бывает.

Ты уже смирилась с женской долей, выпавшей тебе на веку. Родила не любимому, но спасшему тебя человеку ребенка. И снова взялась вышивать нитками мулине бесконечное море. Как вдруг однажды вечером, почти уже ночью, у крыльца твоего домика, затерянного в тайге, залает собака. И в беспамятном человеке на волокуше ты узнаешь его.

Единственного. Которого ты вспоминала каждую ночь десять лет подряд. Ты пойдешь мимо старого кладбища, чтобы собрать в горах снадобье, и услышишь стоны людей. Невидимые миру слезы.

– А где наш сын? – спросил Костя.

– Егорка? Он в Чегдомыне. В интернате для детей таежников. Там ребятишки охотников и оленеводов.

– Ты назвала его Егоркой…

– Ты же сам мне рассказывал. Как у чалдонов? Сына называют в честь отца. Дочь – именем матери. У тебя ведь отец был Егором? Я их, кстати, искала, твоих родителей, на Ургале. Мне сказали, что они умерли. А про тебя толком никто не знал. Говорили, мол, учится где-то в институте. В Комсомольске. А нам в города