Бледная графиня - Георг Борн

— Значит, София Бухгардт умерла? — спросил Бруно.

— В сущности, это благодеяние, — заметил директор. — Она была очень буйная и, может быть, страдала бы очень долго… На этот раз я вам прощаю, Дора Вальдбергер, — строго сказал директор сиделке, — учитывая, что до сих пор претензий к вам не было. Но на будущее запомните, что я буду сурово наказывать за малейшее упущение.

— Могу я видеть графиню? — обратился Бруно к директору.

— Больная спокойна? — спросил тот Гедеона.

— Она очень взволнована и испугана событиями прошедшей ночи.

— Тогда при всем желании я не могу позволить вам свидание, — сказал директор. — В таких случаях требуется величайшая осторожность. Вы же видите, к каким последствиям может привести малейшее упущение. Мне очень жаль, что вы понапрасну потеряли время, но мы не имеем права позволить ухудшить положение больной каким-нибудь неосторожным поступком.

— Мое посещение не сделает вреда бедной графине. Я только хочу убедиться, что с ней все в порядке, — заверил Бруно. — Даю вам слово, что мое появление не причинит ей никакого вреда.

— Нет, это невозможно. Мы сами, постоянно общаясь с больными, не можем предугадать их поведение — под влиянием того или иного обстоятельства, — настаивал на своем директор. — Но я хочу заверить вас, что ночное происшествие не имело никаких других последствий. Больную вы сможете увидеть, но говорить с ней я пока не могу вам позволить.

Не добившись большего, Бруно вынужден был довольствоваться хоть этим.

Дора привела его к палате Лили и показала на маленькое окошечко в двери. Бруно прильнул к нему и убедился, что Лили невредима и в полной безопасности. Она спала. Бруно смотрел и невольно думал про себя, что богатство, оставленное отцом, принесло Лили только несчастье. Будь она бедна, то, наверное, не подверглась бы тем ужасным преследованиям, которые привели ее в сумасшедший дом.

Бруно был в страшном отчаянии, но поделать ничего не мог. Все его старания хоть как-то облегчить страдания любимой женщины оставались бесплодными. Не увенчались успехом и его попытки забрать ее из сумасшедшего дома, чтобы отдать на попечение своей матери.

Теперь последней его надеждой был Гаген: удастся ли ему распутать клубок этой интриги? А для этого прежде всего следовало узнать, жива ли Мария Рихтер?

«Несчастная, — думал Бруно, глядя на невесту. — Помоги тебе Бог! Я не могу оставаться с тобой, не могу сказать тебе, как горячо я тебя люблю, но твое сердце должно чувствовать это. Уйдут тяжелые времена, и мы будем счастливы вместе».

Бросив на девушку прощальный взгляд, Бруно отошел от двери. Сиделка проводила его вниз. Бруно опять зашел к директору, сообщил ему, в каком положении нашел больную, затем отправился взглянуть на труп несчастной сестры Губерта.

Вернувшись поздно вечером домой, он увидел Гагена, с нетерпением ожидавшего его.

Поздоровавшись с Бруно, доктор сейчас же вынул из кармана бумагу.

— Известие от полицейского инспектора? — догадался Бруно.

— Прочти, — ответил Гаген, находившийся, судя по всему, в хорошем расположении духа.

Бруно развернул бумагу. Это была телеграмма из Нью-Йорка — короткая, но многозначительная:

«МАРИЯ РИХТЕР НАЙДЕНА. НЕЙМАН».

— Гаген! — воскликнул Бруно, держа телеграмму в руках. — Возможно ли это? Его находка может решить все. Телеграфируйте Нейману, чтобы он во что бы то ни стало привез сюда Марию Рихтер.

— Я уже сделал это, — ответил Гаген. — Однако должен вам признаться, что меня удивляет полученное известие.

— Меня оно, честно говоря, тоже удивляет, — согласился Бруно. — Чей же труп был в таком случае выдан за тело Лили, утверждавшей, что это труп ее молочной сестры?

— Мне бы тоже очень хотелось узнать это, — взволнованно сказал Гаген. — Пожалуй, мне надо самому поехать туда.

— Да, это было бы самое лучшее, Гаген. Но сомневаться не приходится: телеграмма дана в слишком решительном тоне. Стало быть, след, который Нейман взял в Гамбурге, оказался верным.

— Мы завтра получим новые сведения, поскольку я телеграфировал, чтобы Нейман уведомил нас о подробностях. Я очень беспокоюсь. Дело, по всей вероятности, поворачивает на новый путь.

Затем Бруно рассказал своему другу о том, что произошло в сумасшедшем доме, и о смерти сестры Губерта.

— Когда он сбежал, то поручил свою сестру мне, — сказал Гаген. — Но, видит Бог, не в моей власти было предотвратить это несчастье. В последнее мое посещение сумасшедшего дома мне показалось, что управление этим заведением крайне неудовлетворительно. Надеюсь, что с происшедшим строго разберутся. По крайней мере, увеличат число сиделок и сторожей.

— Кажется, бывшему лесничему удалось благополучно бежать. А теперь окончилось его беспокойство о единственном близком человеке, оставленном им здесь, — заметил Бруно.

— Она была неизлечима, я сам убедился в этом. Боже, а что за жизнь приходилось ей вести! Одни мучения. Так что смерть для нее — освобождение. Теперь Губерт может спокойно искать себе новое отечество. Если ему удастся благополучно добраться до Нью-Йорка, то он станет искать следы Марии Рихтер. Но знаете… — вдруг перебил Гаген сам себя, — знаете, что меня беспокоит? Я уже говорил вам, что этот Митнахт уехал. Графиня его отпустила, и он убрался неизвестно куда.

— Если он действительно получил большую сумму, то, вероятно, отправился в Париж повеселиться. Удивительно, что графиня так неожиданно отпустила его.

— Его исчезновение крайне подозрительно. Все, что ни делает этот человек, имеет цель, но на сей раз я не могу угадать его намерений.

Друзья еще некоторое время поговорили обо всех этих событиях и расстались.

Однако напрасно ждал Гаген на следующий день ответа на свою телеграмму. Прошел день и еще день, но никакого известия так и не было получено. Беспокойство друзей усилилось. Гаген телеграфировал еще раз и снова не получил ответа.

Дней десять спустя из Нью-Йорка неожиданно пришло письмо, адресованное Гагену от мистера Кингбурна. В нем говорилось о намерении Марии Рихтер не оставлять более Америку. Кроме того, мистер Кингбурн давал понять, что мисс Рихтер не может всецело доверять совершенно незнакомому человеку, называющему себя господином Нейманом. В заключении было сказано, что мистер Кингбурн зимой не будет проживать в своем имении под Питсбургом, а переедет в Нью-Йорк, поэтому письма или депеши просит отправлять в Нью-Йорк на имя его секретаря Боба, до востребования.

Из письма становилось ясно, что Нейману не удалось уговорить Марию Рихтер поехать в Европу и, может быть, он сам уже возвращается назад, отчего и не ответил на телеграммы.

Тогда Гаген объявил Бруно, что решил сам отправиться в Нью-Йорк, поскольку во что бы то ни стало надо привезти Марию Рихтер, чтобы ее объяснениями развеять мрак, окружавший Лили.

Готовясь к отъезду, Гаген послал в Нью-Йорк мистеру Бобу краткую телеграмму:

«ЕДУ В НЬЮ-ЙОРК».

Что касается Неймана, то от него больше не поступало никаких известий. Это еще больше убедило Бруно в необходимости личного присутствия там Гагена.

Друзья простились. Бруно пожелал Гагену счастливого пути и скорого возвращения вместе с Марией Рихтер, и хотя ему было тяжело расставаться с другом, грела надежда на скорое окончание несчастий любимой женщины.

III. НОВАЯ ЖЕРТВА ВАМПИРА

После бегства Губерта его домик был передан новому лесничему Милошу, который по приказанию графини тотчас же переселился в него. Приказание это показалось Милошу следствием недоверия к нему, хотя графиня обращалась с ним по-прежнему.

Гордая владелица Варбурга держала своих подчиненных очень далеко от себя. Ее приказания были лаконичны, и она не допускала ни малейшего панибратства с прислугой.

После отъезда фон Митнахта ее ледяная холодность в обращении усилилась, и прислуга лишь изредка видела графиню.

Поселившись в домике лесничего, Милош был лишен всякой возможности наблюдать за происходящим в замке и, следовательно, не мог выполнять порученного задания. Хотя он пользовался малейшим случаем, чтобы пройти в замок, но пользы от этого не было никакой. Тем не менее, ободренный первоначальным успехом, Милош не терял надежды. Он хотел узнать немного больше и с этим намерением однажды вечером, оставив свой домик, отправился в замок.