Ловите конский топот. Том 1. Исхода нет, есть только выходы... - Василий Звягинцев

Я постарался, именно не углубляясь, обрисовать картину, как она представлялась лично мне на непосредственно текущий момент, со всеми значащими штрихами и мазками. Также и с колоритом. Дополнив ее подходящими соображениями и выводами.

– Интересно, крайне интересно. И теперь, следовательно, остается только разобраться, имеем мы дело с обыкновенной цивилизацией, пусть и не нашего пошиба, или все-таки – теми самыми порождениями Миров Просветления и Возмездия, о которых писал мой коллега Вадим Андреев. Жаль, что не довелось нам с ним лично встретиться, развело время. Однако книгу я его со всем тщанием прочитал. Антон меня ею снабдил еще в двадцать втором году, когда я в Царьграде научными изысканиями занимался. Прелюбопытный труд, но трагедия автора в чем? Не нашлось человека, подобного вам, чтобы его вовремя из тюремного затвора освободить, и подобного мне, чтобы совместными беседами и размышлениями на истинный путь направить…

Становилось интересно.

– А сам он, – продолжал Удолин, – не на то мысль свою нацелил. Вместо пустого теоретизирования ему бы силой духа свою телесную оболочку преобразовать и в иные миры переместиться…

– Не каждому дано, – фаталистически заметил я, – и нам бы сейчас не судьбу ныне не существующего человека обсуждать, а о себе подумать. Мне хочется, чтобы вы с Павлом Васильевичем прикинули: как видите свое место в сложившейся обстановке? Я лично представляю дело так. Наше общество расслоилось на три группы по-разному воспринимающих ситуацию людей. Вы сам по себе (пока), господин полковник – тоже. В этой ситуации очень бы хотелось, чтобы вы поработали в связке. Со стороны оцениваете происходящее, настроения и ауру нашей компании, не исключая и меня с Александром Ивановичем. Все, что сочтете заслуживающим специального внимания, сообщаете Павлу Васильевичу. А он, обладая особенными, до предела материалистическими знаниями и навыками, посмотрит на это под своим углом. Глядишь, в итоге мы получим достаточно независимую от всего прочего точку отсчета.

Имейте также в виду, что есть здесь бывший форзейль Антон и совершенно независимая структура в виде самостоятельно очеловечившегося Замка.

– То есть как? – удивился Удолин. – Мы с ним не слишком давно общались, он был достаточно далек от того, что вы называете «очеловечиванием».

– Тем не менее, любезнейший Константин Васильевич, – мягко произнес Арчибальд, входя в комнату. – Рад с вами познакомиться, это я и есть…

Нет, его учить и учить хорошим манерам. Разве можно так вот вваливаться без приглашения, если люди специально уединились?

Профессор откинулся на спинку кресла, воззрившись на неожиданного гостя через наполненную золотистым напитком рюмку. И стал удивительно похож на Филиппова в «Карнавальной ночи». В роли лектора.

– Понимаю и чувствую. В таком случае давайте по-настоящему определяться.

…Они определялись настолько долго, что мы с Кирсановым успели покурить в сторонке, потом он вернулся к ним, а я отправился в банкетный зал.

Что меня занимало сейчас – подслушивал он наш разговор или нет? Однозначного ответа не было. С точки зрения этики, которой Арчибальд старательно обучался, не должен бы был. С точки зрения своих механических свойств – обязательно. Но если и так – моей психологической конструкции это не мешало. Просто вводило в нее дополнительный параметр, еще более запутывающий дело. По той же логике высших порядков: «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю о том, что ты хочешь узнать, потому говорю тебе правду, в которую ты не поверишь, потому что…» И так далее. Кто первый оборвет эту цепочку силлогизмов, тот и выиграл, причем совершенно не важно, как он после этого поступит. Главное, что поступит хоть как-то, пока партнер все еще будет размышлять…

Надеюсь, оставив Арчибальда в обществе столь своеобразных собеседников, я совершил еще одну небольшую диверсию. Манера мышления и стиль речи профессора сами по себе способны порядочно заморочить процессоры рационально организованной машины. А в сочетании с иезуитскими построениями Кирсанова, привыкшего использовать методику Сократа для раскалывания и перевербовки доселе убежденных в своей правоте революционеров любых толков, эффект мог получиться интересным.

…В общем зале я выпил бокал шампанского, непрерывно разносимого лакеями, потанцевал с Ириной, Наташей и Сильвией, поскольку веселье дошло именно до градуса, когда танцевали все.

Дискуссия дискуссией, политика политикой, а народ-то гулял по-прежнему молодой, соскучившийся по компании себе подобных, разогретый напитками, запахом женских духов и блеском глаз. Соответственно, и девушки, умело выглядящие лет на двадцать пять, своих мужчин предпочитали тем, которые оказывали им внимание в «мирах пребывания». В согласии с известным правилом – на институтских вечерах пятикурсницы могли танцевать с первокурсниками, но без серьезных намерений. Редчайшие исключения только подтверждали правило.

– Ну и что у вас там? – спросила Ирина, когда мы на несколько минут уединились в глубине эркера, наслаждаясь льющейся из-за открытых створок прохладой.

– Не берусь сказать. Похоже, дед увлекся. Из чего могут проистечь самые неожиданные последствия. Но мы ведь уходим в любом случае, так? Зачем нам лишние, не наши заботы? Годик отдохнем, а здесь все, глядишь, само собой образуется.

– Давай на сегодня ни о чем таком больше говорить не будем? С утра – пожалуйста, а сейчас – разнузданный бал. Давно я так не веселилась. И неизвестно, когда снова все соберемся…

Тут она была совершенно права.

– Минут за двадцать до твоего возвращения здесь появился удивительно колоритный типаж, назвался управляющим замка, пожелал нам именно этого – веселиться и ни в чем себе не отказывать. Все в наших возможностях, стоит только приказать. Концертные программы, лучшие танцовщицы из самых знаменитых гаремов тысячелетия, стриптиз женский и мужской, для любительниц, в отдельном помещении… Оргии в стиле Калигулы и Каракаллы, можно посмотреть, можно поучаствовать… Напитки и алкалоиды всех стран и народов, если угодно – и планет…

Ирина смотрела на меня веселыми, но как-то чересчур веселыми глазами. По ним явно читалось, что она совершенно не против любого из предложенных пунктов.

– Что, прямо так и сказал?

– Приблизительно. За каждое конкретное слово я не поручусь, но по сути – верно.

– Вот сволочь Арчибальд! Это он сам так своеобразно развлекается…

– Ты с ним уже знаком?

– Иногда мне кажется, что знаком всю жизнь. Что и неудивительно. Если мы, условно, первый раз попали в Замок в восемьдесят четвертом, сейчас здешнее большинство – из двадцать пятого и дальше, внутри этого шестидесятилетнего зазора он мог делать что угодно. В том числе – соблазнять меня абсолютно ненужными в конце пятидесятых и начале шестидесятых мыслями, когда я в библиотеке, где моя тетушка была директором, с утра до вечера лазил по десятиэтажным полкам и читал черт знает что…

– И дочитался, – хихикнула Ирина, подхватила меня под локоть и снова потащила танцевать.

Хрен его знает, Арчибальда, может, он сюда веселящего газа напустил? Да у него и более эффективные средства есть, кто бы сомневался. Только меня отчего-то они не берут. Видать, нервный напряг дошел до точки срыва. А ребятам, может, и вправду стоит расслабиться как следует, отряхнуть, так сказать, со своих ног прах условностей? Завтра с ними легче разговаривать будет…

Стоп, стоп, братец, не берут, говоришь? Очень похоже, что берут, только по-своему!

Не вернуться ли сейчас в буфет, тряхнуть соблазнителя за лацканы смокинга и наглядно объяснить, чем человек отличается от…

От кого? Вдруг пришла отрезвляющая мысль. Жизнь, писал товарищ Энгельс, не более чем способ существования белковых тел. Если Арчибальд сейчас белковый, то – живой? А если кремнийорганический – то нет? Чушь собачья.

Вот «Манлихер» я оставил на столике, это напрасно.

Хотите, чтобы я потанцевал, да еще и вызывая восторг почтеннейшей, начавшей слетать с нарезов публики? Извольте!

– Танцуем «Семь-сорок»! Оркестр – урежьте!

Неизвестно откуда появившийся, натуральный оркестр Утесова тридцатых годов урезал. Не так мерзко и развязно, как в ранее упоминавшейся книге, но лихо и отвязано.

Наплясался я вволю, обучившись в двадцатилетнем возрасте в Одессе многим коленцам. Гибкости и дыхания хватало и сейчас, азарта, специальным образом перенаправленного – тем более.

Ирина мне не уступала, словно на Молдаванке родилась.

Провожаемые аплодисментами и восторженными криками, мы вернулись в тот же эркер. Я подвинул Ирине кресло, сел рядом, снова тормознул лакея. Брют из ведерка со льдом на мгновение перехватил глотку.

– И как?

– Великолепно. Давно я тебя таким беззаботным и раскованным не видела.

– Значит, на самом деле все заботы позади… Сейчас еще на несколько минут отлучусь – и все…