Поверженный Рим - Сергей Шведов

Рекс Валия встретил Пульхерию во дворе и собственноручно помог ей выбраться из носилок.

— Сегодня ты хороша как никогда.

Эту фразу он неизменно повторял при каждой их встрече. Впрочем, в отличие от своего друга рекса Аталава, Валия не отличался красноречием. Возможно, потому, что плохо знал чужой язык. Зато языком жестов он владел в совершенстве. И Пульхерия почувствовала это сразу, как только они остались наедине. В высшей точке любовного взлета императрица вдруг услышала полный ярости мужской рык, но не придала этому значение. Возможно, ей этот рык просто почудился.

Аттал вернулся домой в таком состоянии, что Олимпий всерьез испугался за его здоровье. Лицо императора-самозванца было багровым до синевы. Конечно, если бы Аттала хватил удар, Рим перенес бы эту потерю, но у Олимпия на префекта были свои виды, и он сделал все от него зависящее, чтобы привести ревнивого мужа в чувство.

— Ты же видел! — брызнул слюной в сторону доброхота оскорбленный в лучших чувствах Аттал. — Ты все видел!

Трудно сказать, зачем императору понадобился свидетель. Возможно, ему просто страшно было идти одному в дом, пользующийся столь дурной славой. Но, так или иначе, Аттал пригласил на ночную прогулку Олимпия. Магистр двора далеко не сразу принял это приглашение, отлично понимая, чем может закончиться этот поход ревнивого мужа за правдой. Однако старый Пордака уверил Олимпия, что опасности нет никакой. Дворец Федустия был выстроен для тайных дел, а спальня рекса Валии расположена таким образом, что к ней можно легко подобраться, минуя охрану. Счастье еще, что Аттал не попал в спальню, а наблюдал за происходящим через отверстие в стене. Тем не менее он все-таки не сдержал крик, и Олимпию пришлось зажимать ему рот рукой, дабы безумец не привлек к себе внимание готов. С большим трудом, с помощью сиятельного Пордаки, Олимпию удалось обуздать расходившегося императора. После чего все трое покинули дворец, воспользовавшись тем же подземным ходом.

— Я все видел, — ободряюще похлопал императора по плечу Олимпий. — И если ты предъявишь своей супруге обвинение в прелюбодеянии, я с удовольствие тебя поддержу.

— Какое обвинение! — взвился Аттал. — Она должна умереть! Они оба должны умереть!

— Ты так кричишь, словно я возражаю, — криво усмехнулся Олимпий. — Вот и сенатор со мной согласен.

— Нет уж, — отмахнулся Пордака. — Я не собираюсь участвовать в убийстве женщины, да еще по столь пустяковому поводу. А что касается Валии, то готы снимут головы нам всем, прежде чем его тело остынет.

Риск был чудовищным, это понимал даже Аттал, не говоря уже о сиятельном Олимпии. Но магистр двора понимал и другое: Валия — это вечная угроза Риму, империи и ему лично. Пока этот человек жив, он будет править Римом, а всем остальным уготована жалкая участь обслуги. И это в лучшем случае. Сейчас рексы готов настроены благодушно, но что будет через месяц, через год, через пять лет, когда эти люди пустят по ветру добычу? Они что же, позволят римским патрикиям роскошествовать в своих усадьбах и дворцах? И у них не возникнет соблазна прогнать законных хозяев, чтобы воспользоваться результатами их трудов? Олимпий в человеческое благородство не верил вообще, а уж в благородство варваров тем более. Конечно, старому Пордаке, из которого сыплется песок, до будущего нет дела, он живет настоящим. А вот всем прочим, включая магистра пехоты Иовия, следовало бы пораскинуть мозгами и помочь императору Атталу свершить свою благородную месть.

— А из подземного хода можно попасть в спальню Валии? — спросил у Пордаки Иовий, вызванный для совета.

— Нет, — покачал головой сенатор. — Отверстие проделано только для наблюдения.

— А зачем Федустию вообще понадобилось строить подземный ход? — нахмурился Олимпий.

— Дом этот построил известный римский ростовщик, — пояснил Пордака, — у которого врагов было гораздо больше, чем друзей. Он же проделал отверстие в стене спальни. Возможно, он тоже следил за своей ветреной женой. Про этот подземный ход вам лучше забыть, патрикии. Валия, скорее всего, слышал крик Аттала, а потому сегодня утром обратился ко мне с просьбой подыскать ему новое жилье.

— Похоже, рекс не собирается покидать Рим, — констатировал очевидное комит агентов Перразий.

— Он его покинет, — скрипнул зубами Олимпий. — Во всяком случае, я сделаю все от меня зависящее, чтобы это свершилось как можно быстрее.

— Не перестарайся, магистр, — предостерег его с усмешкой Пордака. — Чрезмерное усердие порой становится причиной скоропостижной смерти.

Однако Олимпий предостережению мудрого человека не внял. Он, разумеется, не собирался устранять Валию собственными руками, но считал своим священным долгом помочь Атталу восстановить попранную справедливость. Для прояснения обстановки Олимпий напросился в гости к благородной Галле. Сестра императора настойчивости своего бывшего жениха удивилась, но тем не менее не стала уклоняться от встречи. Дворец матроны Ефимии, построенный сотню лет назад, не был самым роскошным в Риме, однако внушал уважение не только своими размерами, но и убранством. Впрочем, роскошная обстановка была целиком и полностью заслугой новой хозяйки, которая не жалела средств мужа на отделку семейного гнезда. Галла Плацидия всегда славилась расточительностью. Ее брату, божественному Гонорию, частенько приходилось оплачивать капризы сестры из собственной казны, хотя отец Галлы, божественный Феодосий, оставил дочери большое наследство. Но Галла была слишком тщеславна, чтобы удовлетвориться малым. В отличие от своих худосочных и болезненных братьев, Галла Плацидия была хороша собой и всегда отличалась отменным здоровьем. В детстве она частенько била своего брата Гонория и, похоже, именно этим заслужила его любовь и уважение. Трудно сказать, питал ли Гонорий к ней иные чувства, кроме братских, но то, что он сильно привязан к сестре, Олимпий имел уже возможность убедиться на собственном горьком опыте. Сам магистр двора был равнодушен к женской красоте и не всегда понимал, почему эти пышные формы привлекают к себе столько вожделеющих взглядов. Галла Плацидия была умна, но только женским умом, который здравомыслящие люди называют хитростью. Кроме того, она отличалась честолюбием, на чем и собирался сыграть Олимпий.

— Гонорий именно твоего сына хотел бы видеть во главе империи после своей смерти, — начал с главного Олимпий и по тому, как порозовело лицо Галлы, сразу понял, что попал в цель. — Правда, есть опасения, что римский сенат не признает императором сына варвара.

— В моем сыне течет кровь Феодосия Великого, — надменно вскинула голову Галла.