Каин: Антигерой или герой нашего времени? - Валерий Замыслов

Но… вот он увидел молодую белоногую березку и губы его тронула теплая улыбка. Глаша! Юная, чистая Глаша с необыкновенно открытой, светлой душой. Непорочное, ангельское создание, которого, пожалуй, и на белом свете не бывает. Создание, которое изумляет и заставляет тебя, лютого разбойника, стать совсем другим человеком, на минуту забывшим свои смертные грехи, которые уже ни попу не замолить, ни самому Богу не простить.

Он ушел от Глаши, отчетливо понимая, что встречи с ней невозможны, ибо он в конечном итоге разрушит ее девственную душу и, возможно, даже погубит, когда она узнает правду о жестоком Каине. Пусть останется в неведении эта милая, ясноглазая девушка…

Теплой ладонью Иван провел по стволу березки и тронулся дальше по солнечному лесу, который словно убаюкивал его истерзанное сердце и исподволь разжигал потухающие угольки добра, когда он начинал вспоминать о речах Светешникова, Земели, и словах Ванечки, встреча с которым и надломила его душу.

«То промысел Божий».

Он видит большие синие глаза мальчонки, наполненные таким неподдельным добром, что его обжигает несвойственная для его натуры жалость и необузданная горечь, не дающая ему покоя. Промысел божий. Что это, Ванятка? Выходит, неожиданная встреча со мной привела тебя к смерти. По промыслу Божьему?.. Но так несправедливо, когда Господь забирает к себе невинное дите.

«Всех, кто соприкасаются с тобой, ждут беды», — вспомнились слова Деда. Но в последнем случае воры пошли на воров, разбойники — на разбойников. Вот что возмутительно. Кодла, собранная Васькой Зубом, свирепо сражалась с людьми самого Каина. Выходит, некоторым ворам плевать на знаменитого атамана. Главное — все та же жажда добычи любой ценой.

Сволочные люди! Нарушены все воровские законы и это ужаснее всего. Когда начинается борьба между братвой, добра не жди. Гордое имя «вор», не признающий никакой власти, потеряет всякий смысл. Хуже того, это имя станет у народа посмешищем, ибо, когда вор вора дубиной дубасит, то теряется всякий престиж. Еще поганее происходит, когда вор на глазах сарыни, убивает ни в чем не повинного ребенка. Тут и вовсе приходит бесславие. На кой черт сдались такие воры! Колодки им на руки…

Вот такая пагубная мысль и засела в голове Каина после гибели Ванятки и двоих своих соратников, приведя его в крайне сумрачное состояние.

Покинули Волгу под Ярославлем, затем санный путь до Москвы продолжался почтовым трактом через Ростов и Переяславль.

Москва встретила Каина, Камчатку и Кувая холодом и обжигающим ветром. Хотя и были в теплых шубах, но ядреный мороз давал себя знать.

Добравшись в розвальнях[161] до Зарядья, ввалились в знакомый трактир, в котором по-прежнему хозяйничал кабацкий целовальник Игнатий Зотчиков.

Питейное заведение обдало вошедших неистребимым бражным духом, шумом и пьяными выкриками, от коих трепетали огоньки восковых свечей, вставленные в железные шандалы и приделанные к бревенчатым стенам.

За буфетной стойкой стоял тучный, лысый целовальник в плисовой поддевке и сердито отмахивался от вислоухого бражника, оставшегося в одних портках.

«Все та же картина», — усмехнулся Каин и, оттолкнув пьяного мужичонку, сцарапал с густой волнистой бороды сосульки и насмешливо произнес:

— Догола обдираешь, Игнатий Дормидонтыч. Чрево уже через стойку переваливается.

Целовальник ахнул:

— Ты?.. Батюшки светы, как гром среди ясного неба.

Услужливо распахнул дверцу стойки.

— Пожалуйте в боковушку.

Сам пошел впереди. Под тучным телом поскрипывали широкие, давно не мытые половицы.

— Что изволите из вин и закусок?

— Как обычно, Игнатий.

Целовальник, оставив у буфетной стойки полового, норовил, было, присоединиться к столу Каина, но тот кабатчика удалил.

— Оставь нас, Игнатий. Нам потолковать надо.

Прежде всего, отогревались от длительного перехода, сопровождаемым резкими ветрами и холодными морозами, водкой и доброй закуской, и почему-то молчали.

Камчатка и Кувай видели, что атаман остается по-прежнему сумрачным, а посему ждали его слова. И вот, наконец, оно было произнесено:

— Спасибо, други, за верное товарищество. Надежнее вас у меня никого не было, и низкий вам поклон за это.

Иван на минуту прервал свою речь, ибо предстояло ему сказать самое нелегкое. Выпил чарку и, не закусывая, заявил:

— Надумал я, други, покончить с воровством и разбоем. Хочу покойной жизнью пожить.

Камчатка и Кувай, явно не ожидавшие такого неожиданного решения атамана, были обескуражены. Они и подумать не могли, что Каин, грезивший повторить славу Степана Разина и собиравшийся даже к донским казакам, чтобы поднять голытьбу на богатеев Руси, вдруг пошел на попятную. Что за буря прошлась по душе Ивана, коя опрокинула все его дерзновенные мечты?

И Петр, и Роман все последние месяцы замечали, что Каин порой впадает в какую-то непонятную им кручину, не свойственную всегда целеустремленному, предприимчивому атаману, и как они не пытались узнать причину хандры, из этого ничего не получалось.

Особенно хандра усилилась после «варнавинского сидения», когда Иван ходил сам не свой, не замечая озабоченных глаз своих верных есаулов, а также после резни с шайкой Васьки Зуба, коя привела к потере Легата и Одноуха и неведомого им мальчугана Ванятки. Иван ходил мрачнее тучи, все больше и больше настораживая есаулов.

И вот загадка, наконец-то, разрешилась самым неожиданным образом: Иван покидает воровское ремесло, оставляя друзей без своих необыкновенно ярких идей, которые почти всегда воплощались в жизнь и, благодаря которым, братва заимела внушительные суммы денег. Неужели всему пришел конец?

— Ошарашил ты нас, Иван. Как же мы без тебя? — удрученно проговорил Кувай.

— Советую и вам лечь на дно, а лучше всего — подальше убраться из Москвы. На житье вам не только с избытком хватит, но еще много и останется. Так что покумекайте, стоит ли вам вновь рисковать. Коль еще нужен мой совет, то кончайте с воровством. И еще, други. Вы не знаете, где я нахожусь, и я о вас ничего не знаю. Никаких больше встреч. Давайте обнимемся и разойдемся с миром.

Часть третья

Всесильная власть

Глава 1

В Ямской Слободе

Как-то (а тому было года три назад), Иван оказался в Дорогомиловской ямской слободе. День был жаркий, страшно хотелось пить, и Иван постучался в незнаемую избу, где его напоил квасом ямщик Савелий Курочкин, большой чернобородый мужик лет сорока пяти с добрыми, веселыми глазами.

Разговорились:

— Однако, не слободской. Может, тебя куда-нибудь отвезти, паря? Мигом доставлю?

— Спасибо. Хочу пешочком пройтись.

— Здря. Никак с деньжонками туго? Да я тебя на любую московскую улицу за две полушки прокачу.

— Добрый ты ямщик. Надо запомнить. Как кличут?

— Силантием Курочкиным.

— А меня Иваном.

— Вот и ладненько… Слушай, Иван, снедать собираюсь. Одному-то и кусок в горло не лезет. Может и ты штец похлебаешь?

Иван помышлял вежливо отказаться, но потом передумал: ямщик может еще и пригодиться.

— Грех от доброго предложения отказываться, Силантий. Но почему отобедать не с кем? Уж не бобылем ли живешь?

— Угадал, Иван. Была когда добрая жена и двое сыновей, а семь лет назад моровая язва семью забрался. Теперь один, яко перст. Подался в ямщики, ибо лошадей с малых лет любил.

— И по почтовым трактам приходится гонять, Силантий?

— Не без того, паря. Ты наворачивай, щти у меня наваристые.

— Кто ж тебе готовит? Неужели сам?

— Чудишь, Иван. Кой же мужик стряпней занимается? Соседская баба приходит, когда я не при гоньбе…

Вот к этому приветливому мужики и направился Иван, шагая по слободе. Место выбрал удачное (окраина Москвы), лишь бы Силантий пустил. В этой слободе, как ему удалось установить, не было ни тайных хаз, ни шумных притонов.

Еще сто лет тому назад местность эта была покрыта лесами, полями и пашнями. На ней, главным образом по дорогам, ведущих из Москвы в другие города виднелись кое-где села и монастыри: Кудрино, Сущево, Напрудьское, Красное, из обителей — Данилов, Донской, Новодевичий, Новинский, Андроньев и другие.

В конце ХУ1 века по главным дорогам из Москвы были поселены Борисом Годуновым, переведенные из села Вязем, «государевы ямщики» — крестьяне, освобожденные от всех повинностей, но зато обязанные нести «ямскую гоньбу» москвичей в города и села. По смоленской дороге — расселились ямщики Дорогомиловской ямской слободы, по Тверской — Тверской-Ямской слободы, по Троицкой — Переяславской, по дороге в село Рогожь — Рогожской, и по дороге в Коломну — Коломенской Ямской слободы.

Откуда же появилось название Дорогомилово? Старожилы Москвы отвечали так: ямщики, возившие горожан по Можайской дороге, говорили: «Берем за провоз дорого, зато мчим быстро. Дорого да мило» — отсюда и пошло Дорогомилово[162].