Каин: Антигерой или герой нашего времени? - Валерий Замыслов

— Не смей, Кувай. Эта гнида успеет ножом полоснуть. Не смей!

Васька почувствовав, как дорог Ванятка Каину, осмелел.

— Спусти с расшивы лодку, мою добычу и я на берегу отпущу мальца.

— Ты даже перед смертью не забываешь о своей добыче. Гнида!

— Я — честный вор, Каин. Я не тронул клад братвы, а ушел от тебя из-за обиды, ибо поклеп на меня возвели.

— Буде, Зуб, вздор говорить, ибо ты последняя мразь.

— Спусти с рашивы лодку, и я отпущу мальцы на берег.

— Опять лжешь.

— Сукой буду!

— Да ты и есть сука.

Каин кивнул Камчатке и Куваю.

— Айда в каюту.

Повольнице же приказал:

— С этой мрази глаз не спускать!

В каюте Иван выслушал разные советы, но ни один из них принял, ибо каждый не обеспечивал жизнь Ванятке. Остановились на предложении Каина, хотя и в нем была большая доля риска.

Однако во время отсутствия Ивана и его есаулов, на судне произошло неожиданное. Томилка (он стоял в толпе повльников неподалеку от настороженного Васьки), видя смертельно перепуганного племянника, не выдержал, подкрался к своему бывшему хозяину и взмахнул увесистым веслом, норовя ударить злодея по голове. Но Зуб увернулся, пустил нож в действие и спрыгнул с расшивы в Волгу.

Томилка без раздумий прыгнул вслед за ним. Ярость его была столь огромна, что он быстро настиг убийцу. Васька пожалел, что во время прыжка отбросил нож, который мог помешать ему, как можно быстрее достичь берега, что находился неподалеку от расшивы.

Томилка схватил его за волосы и потянул к судну. Зуб отчаянно норовил вырваться, но водолив был намного сильнее Васьки. А тут на помощь прыгнули в воду Каин с Камчаткой.

Участь Зуба была плачевной. Когда он вновь оказался на судне, то лицо его стало помертвелым.

Иван взял безжизненное тело Ванятки на руки и тотчас ему вспомнились слова мальчонки: «То — промысел Божий».

«Нет, Ванятка, нет! То злая рука иуды тебя сокрушила. Прости меня, Христа ради, что тебя не сберег».

Увидев жуткие глаза Каина, Васька упал на колени.

— Пощади! Буду твоим верным рабом!

— Замолкни, гаденыш!

Каин пнул сапогом Ваську в лицо и тот отлетел к стене каюты. Заскулил от чудовищной боли, а Иван кивнул Камчатке.

— Расшиву к берегу. Предадим земле Легата, Одноуха и Ванятку, а затем казним иуду…

Ванятку схоронили под солнечной березой. Убитый горем Томилка соорудил крест, воткнул его в земляной холмик и, не стыдясь своих слез, склонил голову над могилкой.

Иван же произнес каким-то надломленным, мученическим голосом:

— Еще раз, прости меня, Ванятка. Когда-то ты сказал, что я добрый дяденька. К стыду моему ты ошибся. Худой я человек, коль разбоем занимаюсь. Но я клянусь тебе, славный мальчонка, что постараюсь стать иным, и может, ты простишь своего тезку…

И Кувай, и Камчатка с удивлением смотрели на Ивана. Его горе неподдельно. Никогда они и помыслить не могли, что железный, суровый Каин может так мучительно страдать. Оказывается, еще плохо они знают душу своего атамана.

Затем наступила очередь Зуба.

— Я уже говорил тебе, мразь, что жизнь свою закончишь жуткой смертью. На коле сдохнешь!

Зуб вновь повалился в ноги Каина, начал умолять и лобызать сапоги атамана, но тот брезгливо откинул его от себя ногой.

— На осиновый кол, иуду!..

После поминок Каин сказал:

— Все, братцы, завершаем разбой. Самая пора, ибо, чую, в Верховье Волги нам идти не резон — встречу, небось, сыскные суда с пушками идут. Надо где-то отсидеться, а когда Волгу льдом затянет, вернемся санным путем в Москву.

— А что с расшивами? — спросил Кувай.

— С расшивой иуды и ее бурлаками пусть водолив Томилка решает, а свою — купцам сбудем.

— А бурлаков куда?

— Они — народ ушлый, смекнут, что к чему.

Глава 28

Терзание

Иван, Петр и Роман остановились в дальней лесной деревеньке Потаповке, что обосновалась на притоке реки Волги Свияге. Берега реки холмистые, а селения изобилуют мельницами, на которых мужики-мукомолы перетирали зерно для своих помещиков.

Еще заранее столковались:

— Будем опять-таки на словах закупать хлеб у бар. Главное, избенку подыскать.

Но избенки, чтобы впустить на пару месяцев сразу троих торговых людей, не нашлось. Тогда Иван, войдя с «приказчиками» в очередной дом, протянул мужику тридцать рублевиков. Мужик так растерялся, что глянул на «купца» очумелыми глазами. Да на такие деньжищи можно целые хоромы срубить и двух добрых коней купить!.. Но куда семью девать? К сроднику. Перебьется два месяца. Отвалить ему пять рублей — и за милу душу впустит.

— Пожалуй, впущу тебя, ваша милость. Сам к родне уйду. Живите с Богом,

— Добро, хозяин, но с одним условием, чтобы жена твоя стряпню нам готовила. Припасов же мы в соседнем селе прикупим.

— Тогда и вовсе благодать.

Начало октября порадовало благодатным солнцем. Некоторые мужики, радуясь погожему дню, мелют зерно в жерновах прямо на дворе, другие, побросав рогожные мешки на подводу, увозят жито на мельницу.

Иван на второй же день, потолковав с хозяином избы, сказал своим есаулам:

— Десять деревенек здесь, что обосновались Свияге, принадлежат троим худородным мелкопоместным дворянам. Имения их не блещут богатством, а посему за хлеб будут изо всех сил торговаться и большие цены набивать. И вы крепко торгуйтесь, как истинным купцам подобает. На первый раз согласия не давайте, разойдитесь, ни о чем не столковывавшись.

— Зачем? — не понял атамана Камчатка.

— А затем, Петр, чтобы нам здесь потянуть время. Коль за два-три дня обо всем с дворянишками поладим, то нам в деревне делать нечего. Это даже мужики поймут. Нам же ледостава надо ждать. Придется объехать по нескольку раз всех местных господ и только перед нашим отъездом согласиться на их цену. Я же по дворянам ездить не буду.

— Почему, Иван? — спросил Кувай.

— Рожи их опостылели, Роман. Без меня управитесь.

Есаулы пожали плечами. С того дня, когда Каин потерял Ванятку и казнил Зуба, атаман резко изменился. Был хмур, замкнут, в его отрешенном лице чувствовалось какое-то мучительное терзание, не свойственное Каину.

Кувай как-то пытался подобрать ключик к отсутствующему состоянию Ивана, но разговора не получилось.

— Не пытай, Роман. Мне многое надо поразмыслить.

— Как знаешь, Иван, но на душе у тебя, чую, кошки скребут. Может, все же поделишься своими мыслями, легче станет.

— Не станет. Отвяжись!

Но Роман, обеспокоенный отрешенным лицом Ивана, решил поговорить с атаманом вместе с Камчаткой, но у обоих ничего не получилось.

— Не лезьте в мою душу и займитесь своим делом! — отрезал Каин.

Иван завалился на полати и слезал с них лишь на обед и ужин. А дня через два, когда «приказчики» разъехались по дворянским имениям, он покинул полати и пошел в лес, который с недавних пор все чаще стал манить его в свои владения.

В октябре лес заметно менялся. Он, почти освобожденный от листвы, изрядно поредел, давая простор косым солнечным лучам. Щебетанья птиц, казалось, уже не слышно, и все же лес еще не вымер. Иван отчетливо услышал, как неподалеку застучал своим острым носом дятел, а затем отрывисто прокричала сойка[160].

«Желуди запасает. Сорвет ее клювом с ветки дуба и несет в заранее облюбованное дупло».

А вот и на рябину опустилась целая стая дроздов, а вскоре — и свиристели. Эти, как уже знал Иван еще по рассказам своего отца, птицы алчные, они, если сядут на дерево, ни единой ягодки на рябине не оставят.

Странное сочетание. Дрозд наедается, чтобы хватило сил долететь до южных теплых краев, свиристель — чтобы пережить на месте суровую зиму. А то бы красоваться рябине своими красными гроздьями до середины зимы, когда ее ягоды становятся более вкусными и сладкими.

А вот синиц уже не видать, ибо они перекочевали из лесов поближе к жилью, где легче найти корм. Не зря утверждает народная примета: синица к избе — зима на двор.

Иван нередко бывал с отцом в лесу и всегда с удовольствием слушал его рассказы и запоминал всевозможные приметы. И после таких свиданий с лесом на душе Ваньки становилось удивительно легко, лицо его становилось безмятежным и мирным, но стоило ему оказаться среди дружков и его душа словно выворачивалась наизнанку, превращая Ваньку в маленького злодея, который горазд совершить хулиганский поступок. И почему так получалось, он и сам толком не мог понять. Добро и зло жили в его существе когда-то рядом и делились на равные половинки, но когда он повзрослел и занялся воровством, его добро как бы скукожилось, а потом и вовсе почти исчезло из его души, но все равно еще слегка теплилось, как потухающие угли, вот-вот готовые совсем умереть.