Проданная - Лика Семенова

все давно пришло в негодность. Просто иди за мной, но на расстоянии. Я и без того тяжелый. Наступай туда, где уже прошел я. И все время держись за перила, — он махнул налево, — вот за эти, ближе к стене.

Я кивнула:

— Куда мы?

— Внутрь, в квартиру.

Я больше не задавала вопросов. Взялась за перила, как и велел паук, но тут же отдернула руку, вытерла о платье. На железе осел толстый слой влажной пыли. Она тут же налипла на ладони отвратительными хлопьями. Но… это всего лишь пыль. Я бросила взгляд на припаркованный корвет, который, казалось, каким-то чудом удерживался на парковочной площадке. Пилота не было. Значит, Огден пилотировал сам…

Железные мостки огибали дом. Я осторожно ступала, слушая ужасающий скрип железа. От наших шагов вся конструкция гулко вибрировала и покачивалась, и мне ежесекундно казалось, что железо прогнется, выкрошится, и я сорвусь с кошмарной высоты. Я так и не разглядела, что там внизу. Огден исчез из вида, скрывшись за углом, и я поспешила за ним — панически боялась оставаться здесь в одиночестве. Это место пугало.

Я обогнула угол и вышла на небольшую площадку, от которой к строению напротив вел узкий хлипкий мост на ржавых вантах. Огден уже ждал на другой стороне. Я глянула вниз, и присела, потому что вмиг закружилась голова. Лучше бы я не смотрела. Далеко-далеко внизу виднелась лишь серая муть и стена противоположного дома, тонущая в пугающей перспективе. Я сглатывала, старалась ровно дышать. Наконец, выпрямилась, вцепилась в перила и сделала шаг. Мост заходил под ногами, заскрипел. Я собрала волю в кулак и пошла дальше. Казалось, это бешеное трепыхание моего сердца качает железо. Предстояло пройти не больше трех метров, но и эти три метра нужно было преодолеть. Шаг за шагом.

Я жадно хваталась за перила, уже не обращая внимания на пыль и грязь. Полотно моста было настлано из решетчатых железных балок, между которых оставались зазоры. Я изо всех сил старалась не попасть в один из них ногой. Пару раз оступилась, когда железо особо громко скрипнуло. Так, что вынуждена была останавливаться и стоять, вцепившись в перила.

Наконец, я дошла. Остановилась, переводя дыхание, посмотрела на Огдена:

— Вы сами не боитесь сорваться?

Паук кивнул:

— Боюсь. Это была бы самая глупая смерть. Это место будто создано для того, чтобы гробить неудачников. Его так и называют — трущобы самоубийц.

Я промолчала. Зачем он это сказал? Если он все же намеревался столкнуть меня вниз, зачем было утруждаться и столько идти? Он ведь и сам рисковал с каждым шагом.

Мы поднялись по лестнице вдоль стены дома еще на один этаж и, наконец, вошли в длинный темный коридор, чувствуя под ногами прочную опору. По бокам виднелись черные ниши дверей. Огден прошел вглубь к одной из них, нажал на полочку ключа, едва различимую в пыли, и кивнул в проем:

— Входи.

Я больше не пыталась что-то анализировать. Просто шагнула. Огден включил свет, на потолке разгорелась мутная лампа в сплошь покрытом пылью колпаке. Маленькая квартира. Я в жизни не видела ничего подобного. Две крошечные комнаты, покосившаяся дверь вела в уборную. В глубокой нише виднелась крохотная кухня с закопченной горелкой.

Я нашарила взглядом табурет и опустилась без спроса. Посмотрела на паука:

— Зачем вы привезли меня сюда?

Уголки его губ скорбно дернулись:

— Было бы лучше, если бы ты осталась в доме?

Я покачала головой:

— Нет.

— Вот тебе и ответ.

— Что это за квартира?

— Моя.

Выглядело глупо: управляющий высокородного дома, пусть и бывший… Огден заметил мой недоуменный взгляд:

— Полита оболгала меня. Мне пришлось прятаться здесь. Господин не поверил, как мне сказали, но лишняя предосторожность никогда не помешает. В тюрьму просто войти — но слишком сложно выйти.

Я смотрела в рыхлое лицо паука, будто пыталась разглядеть ложь. Теперь это было бесполезно — если это какая-то ловушка, я пришла в нее собственными ногами. Но поверить в благие намерения Огдена было слишком трудно.

— Почему вы помогаете мне?

Он сцепил руки на груди, отвернулся:

— Не тебе, не обольщайся.

Вот это уже было похоже на правду. Я молчала, ожидая пояснений. Огден подошел к маленькому столику у окна, достал из шкафчика стеклянный бокал, обтер рукавом и плеснул воды. Выпил. Остатки слил в ладонь и зачем-то пригладил лысеющую макушку.

— Я виноват перед своим господином. Очень виноват. Он хотел, чтобы твой ребенок появился на свет. И… видимо, ты была дорога ему. Я должен это признать. Хотя бы сейчас.

Огден говорил в прошедшем времени, и это было невыносимо. Слова Невия казались фальшью, но сейчас с сожалениями паука будто подкрадывалась правда, которую я не хотела слышать. Я гнала ее, стараясь воздвигнуть невидимую стену, цепляться за другое. Он лжет. Или искренне ошибается.

Я покачала головой, сжала кулаки:

— Можете убеждать меня сколько угодно. Я не верю. Не знаю, что вы задумали, но все это ложь! Я не верю.

Губы Огдена залегли скорбной дугой:

— Как ты думаешь, если бы все это было ложью, господин позволил бы Невию прикоснуться к тебе?

Я молчала, до боли впиваясь ногтями в ладони. Лихорадочно искала возражения, но не находила. Этот довод нечем было парировать — он бил наверняка. Из глаз хлынули слезы. Сначала беззвучные, но через пару мгновений я уже согнулась пополам и сотрясалась от рыданий так, что кололо под ребрами.

Огден не трогал меня, будто понимал, что мне нужно выплеснуть свое горе, но потом я почувствовала на спине его ладонь:

— Ну, хватит, хватит. Слышишь? Себя не жалеешь — пожалей ребенка. Ну?

Он какое-то время похлопывал меня по спине, потом отошел, разжал мои руки, и я почувствовала на губах гладкое стекло:

— Выпей воды.

Стакан бился о зубы. Я кое-как удержала его, выпила целиком. Стало чуть-чуть легче, но теперь накрывало чувство абсолютной обреченности. Я пропала. И мой бедный ребенок — тоже.

Огден забрал бокал, одобрительно кивнул:

— Так лучше.