Статьи и письма 1934–1943 - Симона Вейль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Творения искусства, которые не являются правдивыми и чистыми отражениями красоты мира, не могут в собственном смысле называться прекрасными. Они – не первоклассны; их авторы, может быть, имеют большие таланты, но не имеют подлинной гениальности. Это относится ко множеству произведений, среди которых и те, что у всех на устах и всеми восхваляются. Каждый истинный художник входит в реальное, прямое, непосредственное соприкосновение с красотой мира, похожее на таинство. Это Бог вдохновил каждое гениальное произведение искусства – пусть его сюжет будет хоть тысячу раз светским. Других Он не вдохновил. Напротив, у других произведений блеск красоты, покрывающий иные из них, вполне может оказаться блеском дьявольским.
Наука имеет предметом изучения и теоретической реконструкции порядок мира. Она рассматривает этот порядок относительно умственного, психического и телесного устройства человека. Вопреки наивным иллюзиям некоторых ученых, ни применение телескопов и микроскопов, ни использование самых мудреных алгебраических формул, ни даже отказ от принципа непротиворечивости суждений – не позволяют выйти из границ, обусловленных этим устройством. Но к этому и не стоит стремиться. Предметом науки является присутствие в мироздании той Премудрости, которой мы доводимся братьями, – присутствие Христа сквозь материю, составляющую мир.
Мы реконструируем порядок мира в образе, создаваемом на основе ограниченных данных – исчислимых, строго определенных. Между этими абстрактными и потому пригодными для нас терминами мы сами устанавливаем связи, соответственно тому, как понимаем их взаимные отношения. Мы можем также наблюдать в некотором образе (в образе, само существование которого зависит от акта нашего внимания) ту необходимость, которая есть самый существенный принцип мироздания, но как таковая открывается нам только через наносимые ею удары.
Мы рассматриваем прилежно только то, что в какой-то степени любим. Рассмотрение этого образа порядка мира устанавливает с красотой мира определенный контакт.
Красота мира есть порядок мира, который люби´м.
Физический труд устанавливает с красотой мира специфический контакт – и даже, в лучшие моменты, контакт столь полный, что эквивалентного ему ни в чем другом не найти. Художник, ученый, мыслитель, созерцатель, для того чтобы реально восхищаться мирозданием, должны прорвать эту пленку ирреальности, которая покрывает его и делает его почти для всех, почти во все моменты их жизни сном или театральной декорацией. При всей насущной необходимости они чаще всего не могут разорвать эту завесу. Но человек, чьи руки болят от труда в течение целого дня – дня, когда он подчинен материи, – носит в своей плоти, как шип, реальность мироздания. Для него трудным является другое: смотреть и любить; но если это ему удается, он любит реальность.
Вот огромная привилегия, которую Бог предоставил своим беднякам. Только почти никто из них о ней не знает. Избыток усталости, неотступная нужда и отсутствие настоящей культуры не позволяют им замечать ее. Достаточно было бы изменить кое-что в их положении, чтобы открыть им доступ к сокровищу. Мучительно видеть, как легко во многих случаях люди могли бы делиться этим сокровищем со своими братьями и как в течение веков не хотят ничего сделать для этого.
В эпоху существования народной цивилизации, крупицы которой мы сегодня собираем, как музейные экспонаты, под именем фольклора, народ, несомненно, имел доступ к этому сокровищу. И мифология, имея с фольклором самое близкое родство, свидетельствует о том же самом, если расшифровать ее поэзию.
Плотская любовь, во всех формах, от самых высоких, истинного брака или платонической любви, до самых низких, до разврата, имеет предметом красоту мира. Любовь, обращенная к зрелищу небес, к равнинам, морям, горам, к молчанию природы, ощутимому в тысячах ее легчайших шорохов, к дыханию ветров, к теплу солнца, любовь, которую каждое человеческое существо иногда чувствует, хотя бы смутно, – эта любовь неполна и печальна, потому что обращена к предметам, не способным ответить на нее, к материи. Человеку хотелось бы перенести ту же любовь на существо, подобное ему, способное ответить на любовь, сказать «да», отдаться. Чувство прекрасного, которое подчас связывается с человеческой наружностью, делает такое перенесение возможным – по крайней мере, в иллюзии. Но желание направлено именно на красоту мира, на всеобщую красоту.
Перенос в таком роде являет вся литература, существующая вокруг темы любви, начиная от самых древних, самых привычных метафор и сравнений, используемых поэзией, до тонких исследований Пруста.
Желание любить в человеческом существе красоту мира, по сути, есть желание Боговоплощения. Только по ошибке его можно считать чем-то другим. Только Боговоплощение способно его удовлетворить. И конечно, напрасно винят иногда мистиков за использование любовного языка. Именно они – его законные собственники. Остальным дано право лишь брать его взаймы.
Если плотская любовь на всех уровнях более или менее направлена к красоте, – и исключения из этого правила могут быть лишь мнимыми, – значит, красота, которую мы находим в человеке, делает его для нашего воображения чем-то эквивалентным порядку мира.
Именно поэтому грехи в этой области являются тяжкими. Из бессознательного устремления души к Богу они производят оскорбление Бога. К тому же все эти грехи сводятся к одному, который состоит в желании, так или иначе, обойтись без согласия. Желание вовсе обойтись без него – это, из всех человеческих преступлений, в высшей степени гнусное. Ибо что может быть более ужасно, чем не уважать согласие существа, в котором ты ищешь – хотя бы сам не зная того – эквивалент Богу?
Есть еще одно преступление, хотя несколько менее тяжкое, – довольствоваться согласием, исходящим из низшей или поверхностной части души. Присутствует здесь плотское совокупление или нет – обмен любовью не является законным, если согласие не исходит из центральной точки души, где «да» может быть только вечным. Обязанность брака, на который сегодня столь часто смотрят как на простую социальную условность, вложена в саму природу человеческого мышления через сродство между плотской любовью и красотой. Все, что имеет какое-то отношение к красоте, должно быть освобождено от бега времени. Красота есть вечность в этом мире.
Неудивительно, что так часто в состоянии любовного влечения человек испытывает чувство чего-то абсолютного, что его безмерно превосходит, перед чем невозможно устоять. Да, абсолютное именно здесь. Но ошибаются, думая, что оно заключается в наслаждении.
Ошибка есть следствие упомянутого переноса в воображении, которое является главным механизмом человеческого мышления. Тот раб, о котором говорит Иов, что он только в смерти перестает слышать голос господина85, думает, что этот голос несет ему зло. Это более чем правда. Этот голос несет ему только зло. И
