Противостояние - Сергей Ченнык

Начала давать знать спешка возведения укреплений. К достоинству Тотлебена он не собирался это отрицать, честно описывая события труднейшего для него дня: «…Бруствера наших батарей оказывали слабое сопротивление неприятельским выстрелам. Будучи насыпаны наскоро, из сухой хрящеватой земли, они, не успев улежаться и окрепнуть, легко рассыпались от снарядов. Амбразуры тоже не представляли достаточной прочности: некоторые из них, по неимению хвороста, были одеты земляными мешками, досками или глиной, другие же вовсе не имели одежды. Глиняные одежды, от действий пороховых газов, обвалились большей частью тотчас же после первых выстрелов…».{983}

Чтобы не дать обороне ослабнуть, приходилось постоянно восстанавливать разрушения. Матросы, рискуя жизнью, делали это, хотя и понимали, что каждый миг может оказаться для них последним.

Тяжело приходилось армейским частям. После первых выстрелов пехоту подвели к банкетам, где держали сосредоточенно. Хотя они находились в преимущественно закрытых местах, на батареях находились небольшие группы в «первой готовности». А так как сами они ничем не противодействовали противнику, то такое положение отрицательно отражалось на психологическом состоянии солдат.

Так как объем книги не позволяет детально разобрать события этого дня, мы поступим проще — посмотрим на них глазами адмирала Корнилова. Вместе с ним пройдем по его последнему пути, начавшемуся с тревоги, постепенно перешедшей в уверенность и завершившемуся славой и смертью.

4-й БАСТИОН

На одной из ключевых позиций Севастополя утро 5 октября началось усиленным обстрелом из стрелкового оружия. Вероятно, французы пытались таким образом не дать русским артиллеристам занять места у орудий, постараться нанести им максимальные потери, стреляя по орудийным амбразурам.

Затем ружейный огонь сменился грохотом пушек. Относительное спокойствие сменилось адом. Вот как описывал происходившее Реймерс: «Картина сделалась ужасная! Послышались всюду стоны и крики раненых, моментально все занесло дымом и мы, думая, что неприятель прямо бросится на штурм, открыли огонь из всех орудий, стреляя, разумеется, неизвестно куда. Но, выбросивши по 25 снарядов с орудия, мы должны были замолчать, потому что снарядов у нас оставалось мало, вследствие чего, в продолжение целого дня, наши орудия и вал представляли верную цель неприятелю и претерпевали много повреждений».{984}

Находившийся на бастионе командир 8-го Черноморского батальона полковник Головинский за час до рассвета, приготовив своих людей к ожидаемому нападению, приказал вестовому поставить самовар, надеясь начать утро свежим чаем. Едва вода закипела, как осколок вражеского снаряда на излете превратил агрегат в бесполезный металл.{985}

Бастион быстро превратился в вулкан. В него летели снаряды с французских и английских батарей, а над ним проносились еще и русские снаряды, выпускаемые с двух соседних батарей, лишь усиливая сходство с буйством природного катаклизма.{986}

В разгар обстрела на батареях бастиона появился Корнилов. С ним были чины штаба, в том числе Попов и Жандр, едва поспевавшие за адмиралом. Последний вспоминал: «Когда мы взошли на банкет левого фаса бастиона, канонада была уже в полном разгаре. Воздух сгустился, сквозь дым солнце казалось бледным месяцем, и Севастополь был опоясан двумя огненными линиями: одну составляли наши укрепления, другая посылала нам смерть».{987}

Попов увидел бастион «…в полном действии и на нем не было никаких проявлений разрушения». Корнилов «…беспрерывно рассылал штабных своих с различными приказаниями, относящимися к материальным нуждам действующих батарей».{988}

Не следует искать в действиях адмирала «путешествие за смертью». Корнилов — человек военный. Бомбардировка — первое испытание созданной, в том числе и им, оборонительной системы, экзамен на ее состоятельность. Ему нужно лично убедиться, что все сделано правильно, а если что-то сделано неправильно, тут же принять меры к исправлению. Адмиралу нужно, чтобы его видели матросы и офицеры, для них, привыкших к морской войне, важно присутствие адмирала на бастионе, как и на мостике боевого корабля. Понявший это Корнилов «…под сильным огнем подходил к каждому орудию, толковал комендорам, куда целить, одушевлял каждого человека».{989}

Тогда же, по словам Реймерса, произошла и славноизвестная история с арестантами, которых бомбардировка застала на батареях. И это тоже не из серии эпоса. Корнилов сделал то, что было нужно: с этого момента личный состав арестантских рот стал полноправными членами обороны крепости. До этого они были расходным материалом.

«…арестанты потребовали Корнилова и выпросили себе свободу, говоря, что настал теперь для них день, в который они могут загладить свои проступки. И действительно, они молодцами выполняли свои обещания; в первый день работы неустрашимо таскали раненых, приносили снаряды, воду и проч., так что в первый день, как слышно было, выбыло из них до половины. Оставшиеся поступили на батареи, и те, которые находились у меня на бастионе, были все без изъятия отважные и славные ребята, даже некоторые получили впоследствии Георгиевские кресты».{990}

Разбрасываться эмоциями и преподносить действия арестантов, как образец героизма и решительности, излишне, хотя, действительно, по воспоминаниям участников обороны, в этом им трудно было бы отказать. Во все времена, от ранней истории, вплоть до последних глобальных войн, в период активных боевых действий, наиболее опасные места доверяли или элите или проштрафившимся. И тут Севастополь не исключение. Когда потребовались те, кто может работать под обстрелом, то лучше материал, чем арестанты найти было трудно. Корнилов исправил то, что нужно было сделать по отношению к ним раньше. Не имевшие в годы мира почти никаких шансов получить свободу, они с воодушевлением откликнулись на это с началом обороны крепости.

Корнилов, проезжая по траншеям мимо стоявших в строю московцев, и видя, что неприятельский огонь не только губителен для стоявших без дела пехотных подразделениий, но и давит их морально, дал команду отвести их в тыл и поставить вне выстрелов. По причине слабости и малой высоты брустверов эти подразделения стали нести большие потери.{991} Солдат отвели за 1-й флигель лазаретных казарм. В траншеях оставили некоторое число штуцерных стрелков и батальонных адъютантов.{992}

Когда стали выбывать матросы из числа орудийной прислуги, на их место стали ставить всех, кто находился под руками, в том числе солдат из пехоты. Насколько дорого это ей обошлось, можно судить хотя бы потому, что из 413 чел., отправленных на батареи из Тарутинского егерского полка за время кампании, назад вернулись лишь 188. В том числе в последний день штурма Севастополя 27 августа 1855 г. было убито или ранено 121 чел.{993}

Да что там пехота, ее удел сгорать в огне войны, как солома в костре. К пушкам стали даже несколько добровольцев из числа пластунов. Одному из них оторвало кисть и при этом «…странным образом вытянуло из руки и смотало жилы». Молодой казак, пытавшийся оказать ему помощь, заворожено застыл, только что и сумев сказать: «Вот ведь как фигурно ломаются у казаков руки». Старый пластун, видя такое его состояние, отправил казака на место другого, которому только что осколком снесло голову, а сам принялся оказывать помощь раненому.{994}

Насколько тяжелым было психологическое воздействие происходившего, можно судить по последствиям, сказывавшимся на людях, участвовавших в этом безумии, спустя многие годы: «Одно время жил с нами в лагере защитник Севастополя, лейтенант, раненый в голову. По временам мы слушали с глубоким интересом рассказы лейтенанта про кровавые эпизоды защиты крепости, при чем рассказчик не мог говорить спокойно, равнодушно, а волновался и, наконец, плакал…».{995} Как видите, типичные симптомы запущенной боевой психотравмы в ее современном понимании.

Корнилов прошел по всей линии бастиона вплоть до «Батареи грибка», внимательно осматривая позицию каждого орудия и оценивая происходившее. Затем проделал путь в обратную сторону и встретился с вице-адмиралом Новосильским.{996} Переговорив с ним, спустился в лощину между 4-м и 5-м бастионами, где стояли солдаты Тарутинского егерского полка.

Здесь адмирал искренне полюбовался работой 10-пушечной батареи № 25, которой командовал лейтенант Титов. Это его орудия взорвали пороховой погреб на французской стороне.

Корнилов оставил Попова и, несмотря на возражения последнего, отправился дальше по линии бастионов. Попов рекомендовал адмиралу остаться, считая, что «…все донесения с оборонительной линии… посылаются в дом, им занимаемый, и если какие-либо из них потребуют безотлагательных распоряжений, то отсутствие его может сделаться гибельным, и предложил ему вместо его, осмотреть оборонительную линию Корабельной стороны».{997}