Пожиратели света и тьмы - Алан Фостер

Они по очереди помочились на ствол, и этот малый дар нитратов и приятной жидкости дерево оценило как свидетельство благородных намерений посетителей. Оно не могло поблагодарить в ответ открыто, поэтому попыталось навеять на них легкий ветерок. Дерево пошевелило листвой, однако путешественники не обратили внимание на шепот листьев. Ветерок был слабенький; даже если прохладный воздух и освежил их лица, гости вряд ли догадались, чьей любезности они обязаны прохладой.

Им вполне хватало тени. Эта непритязательность тоже пришлась по душе дереву. Оно хотело поделиться с путниками всем, чём было богато. Их радость была его радостью, их покой — его блаженством. Если бы дерево умело говорить, оно бы вскрикнуло от удовольствия, когда услыхало, что незнакомцы решили остаться здесь на ночь. Некоторое время они прибирали место, потом наконец развели небольшой костер из валявшегося хвороста и сухих сучьев, упавших с дерева. Дерево впервые в жизни испытало жар открытого огня, вдохнуло запах дымка. Оно не испугалось — огонь был слабенький, разведенный только для того, чтобы приготовить горячую пищу.

Ночью один из пришельцев поднялся. Его товарищи спали сладким сном, он же удалился от стоянки, несколько раз обошел дерево, затем встал под самой длинной ветвью — неровной, сучковатой стрелой указывающей на юг. В том же направлении повернулся и путник — стоял долго, не меняя позы, не мигая. Луна в небе скудно освещала окрестности, но для того, кто хотел изучить округу и, может быть, заглянуть подальше, света было достаточно.

Наконец пришелец пошевелился, вздохнул, направился к стволу. Кто может сказать, как долго он разглядывал даль. С точки зрения дерева, это было мгновение, но растение прониклось его значимостью, с сочувствием отнеслось к узревшему что-то в южной стороне или вспомнившему о чем-то, расположенном далеко за горизонтом. Гость не сразу лег на ложе, сооруженное из опавшей листвы. Сперва, по-прежнему неторопливо, он вновь задумчиво обошел ствол, затем осмотрел хилые заросли кустарника, пошевелил пальцами босой ноги опавшие листья. С непонятной целью поковырял кору — немую свидетельницу и хранителя бесконечной череды лет, которые дерево провело на новом месте. Растение с интересом приглядывалось к удивительному незнакомцу.

Потом свершилось что-то необычайное, нежданное — пришелец начал взбираться по стволу вверх. Дерево едва сумело справиться с нахлынувшей радостью. Впервые оно почувствовало на своем огромном теле вес большого сильного существа, ощутило прикосновения пальцев, с помощью которых гость цеплялся за ветви, тяжесть и тепло его ступней. Никто никогда не взбирался на ветви дерева. Ощущения были неизведанные и в то же время доставляли удовольствие. Древесная плоть с чувством поежилась от сотрясений, вызываемых движениями гостя.

Он взобрался невысоко, чуть повыше последнего толстого ответвления, над которым уже вовсю покачивались молодые побеги. Удобно устроился в развилке между двух сучьев, в удобном извиве ветви нашел место голове, руки сложил на животе, ноги вытянул. Так и лежал, созерцая открывшуюся в зыбком свете луны округу. Смотрел по-прежнему в южную сторону. Взобрался всего-то на несколько метров повыше, но, как видно, ему и этого оказалось достаточно.

Так он провел ночь, словно птица в гнезде. Трудно сказать, кому доставило большее удовольствие подобное отдохновение — гостю или молчаливому хозяину. Когда наступило утро, спутники в панике бросились разыскивать своего пропавшего товарища. Один из пришельцев, о двух ногах, долго окликал его, другой, четырехпалый, звал его раскатистым ревом, от которого содрогалась всякая живность в округе. Устроившийся наверху гость некоторое время с улыбкой прислушивался к этим исполненным страха звукам, затем весело откликнулся. Его товарищи завопили так, что было слышно даже в том южном селении, которое путник, взобравшийся на дерево, всю ночь отыскивал взглядом; в их голосах облегчение мешалось с гневом. Если бы дерево могло, оно бы порадовалось шутке и хихикнуло вместе с долговязым путником.

Перед уходом каждый из гостей по-своему простился с деревом. Самый массивный, чьи шаги особенно чутко воспринимались корнями, задрал заднюю лапу и обильно помочился на ствол. Дерево сочло, что, как и прежде, это скромный жест благодарности за кров и заботу. Конечно, для дерева такая скудная порция нитратов и жидкости лишь капля в море, но ведь важно внимание. Второй сорвал с низкой ветви большой лист и лихо зацепил его за волосы в виде украшения.

Последний — тот, кто провел ночь на дереве, — на прощание потрогал рукой древнюю, изрезанную бороздами кору. Затем как можно шире раскинул руки и крепко обнял ствол — сжал изо всех сил, словно пытаясь вмять кору в глубь древесины. Наконец он повернулся и поспешил за товарищами. Дерево ощутило дрожь в земле от его шагов. Это было последнее «прощай» достойного существа, не поленившегося провести ночь среди его ветвей. Если бы дерево обладало голосом, оно бы крикнуло… Нет, оно не просило бы их вернуться, провести еще одну ночь под его сенью, набрать побольше семян. Оно бы крикнуло: «В добрый путь!» и долго следило, как путешественники шагают к побережью. К сожалению, деревья безгласны, разве что порой иногда напевают что-то про себя. Вот и наше дерево попыталось помурлыкать, пошуршать листвой…

Так оно вновь осталось одно.

Однако на этот раз что-то стронулось в его душе. Когда один из путников обнял на прощание одетый в изборожденную кору ствол, дерево дрогнуло, словно часть пришлого из далеких краев существа влилась в древесную плоть. Его клетчатка ощутила прилив чуждой и доброй силы, странная вибрация пробежала по комлю.

Такое впечатление, что твердый слежавшийся грунт, в котором столько веков укреплялись корни, вдруг начал уходить из-под корней. Спустя тысячелетия дерево вновь припомнило уже забытые ощущения страшного полета, только сейчас все свершалось иначе. То ли земля уходила вниз, то ли дерево стало проваливаться… Не валиться набок, как подобает при смерти, а именно падать, держа ствол в вертикальном положении, без всякого вреда для ветвей и листьев.

Это падение продолжалось долго. Сперва дерево пронизало почву, затем каменистый грунт и, наконец, ушло в недра — твердые породы были горячи и текучи, как вода. Ему положено было сгореть, превратиться от жара в уголь, однако случилось чудо — оно уцелело. Дерево рассекало расплавленные породы с такой же легкостью, с какой юный побег рассекает нежный воздух.

Погрузившись еще ниже, дерево попало в слои, где все вокруг представляло собой раскаленную жидкость, где давление и температура должны были бы уничтожить его… Ничего подобного не случилось. Наоборот, оно начало вращаться вокруг центральной" оси — поворачивалось медленно-медленно до тех пор, пока не оказалось в положении, — где вся его жизнь на новом месте сама собой отодвинулась в прошлое, а впереди замаячило направление, о котором дерево вспоминало все эти бесконечные годы.