Тайный заговор - Филипп Ванденберг

В прилегающей к Сикстине ризнице Шермана ожидал падре Фернандо Кордез, не знавший ни слова по-английски, в то время как для американца испанский был настолько же чужд, как и бой быков на родине Кордеза. В качестве причетников были назначены два студента теологии из Григорианы, папского университета.

В ходе мессы, которую он читал на безупречной латыни, старший духовник купался в лучах собственного благоговения — по крайней мере, до того момента, как он поднял вверх кубок, а причетники зазвонили в маленький колокольчик. Но когда Шерман чуть позже поднес бокал ко рту и сделал большой глоток, он внезапно замер. Несколько секунд казалось, что старший духовник проникся божественным просветлением, — настолько задумчиво и неподвижно стоял он перед алтарем. Однако уже в следующее мгновение кардинал стал медленно клониться набок, словно подпиленное дерево, и, подобно стволу дерева, его тело рухнуло на ступени перед алтарем.

Рот Шермана был открыт, как будто он пытался беззвучно закричать. Глаза его смотрели на алтарь с изображенным на нем «Страшным судом» Микеланджело. Пальцы обеих рук были скрючены, словно он пытался удержать что-то ценное.

Никто из стоявших в церкви людей, присутствовавших на мессе, не сдвинулся с места. Казалось, мощная десница Вседержителя из сверкающих небес Микеланджело обрушилась на старшего духовника. Справедливое наказание за неправедное деяние. И только спустя какое-то время люди начали шептаться, затем послышалось недоуменное бормотание и, наконец, стали звать доктора.

Падре Фернандо Кордез первым понял, что произошло. Он подошел к Шерману, стащил безжизненное тело кардинала со ступенек и опустил его на мраморный пол. Он поспешно откинул на голову Шермана ризу и прижал ухо к его груди. Затем Кордез, положив одну ладонь на другую, стал сильно и часто надавливать на грудь кардинала.

Посетители, среди которых были две итальянские монахини, только теперь поняли, что именно произошло у них на глазах. В то время как одна из сестер, всхлипывая, бросилась прочь из Сикстины, другая упала на колени перед безжизненным кардиналом, ударила себя кулаком в грудь и громко закричала:

— Dio mio, e morto![25]

К тому времени когда прибыл профессор Лобелло со своим чемоданчиком первой помощи, прошло минут двадцать. Лобелло, почтенный седовласый терапевт в очках без оправы, был обязан своей должностью главного врача Ватикана тому факту, что его дедушка поддерживал близкие отношения с Пием XII. Но даже если бы он пришел раньше, Лобелло смог бы только констатировать смерть старшего духовника.

Врач махнул рукой, и падре Фернандо, ризничий, выпроводил всех посетителей из Сикстины. Когда все двери были закрыты, профессор велел подать тот самый кубок, который выпал из руки кардинала Шермана. Лобелло понюхал кубок и скривился, выпятив нижнюю губу. Затем он обратил внимание на два стеклянных графина с водой и вином, стоявшие на маленьком столике.

— Кто наливал вино в графин? — спросил он, продолжая нюхать бокал, словно собака — ствол дерева.

— Я, профессор.

Лобелло протянул падре графин и велел тоже понюхать его.

Кордез послушался, и после того как он вторично удостоверился, что обоняние его не обманывает, вернул графин профессору.

— Пахнет, как плохое вино, — сказал Кордез, пожимая при этом плечами, словно желая сказать: даже не представляю, каким образом это попало в графин.

Лобелло отставил стеклянный графин в сторону, подошел к падре Фернандо вплотную и, неуверенно оглядевшись по сторонам, как будто хотел проверить, не подслушивает ли кто, произнес:

— Падре, вам известно, что находится в бутылке?

— Не имею ни малейшего понятия, профессор.

Лицо Лобелло стало серьезнее.

— Синильная кислота. Это типичный едкий запах синильной кислоты. Достаточно восьмидесяти миллиграммов, чтобы убить человека среднего роста. Этот яд парализует дыхательный центр. Смерть наступает через несколько секунд.

Падре Фернандо окаменел, как будто Лобелло только что провозгласил, что он умрет. Затем этот полный мужчина, по-прежнему одетый в белый стихарь, крупно задрожал всем телом и торопливо начал креститься. Посмотрев на профессора, он так громко закричал, что его голос разнесся по всей капелле:

— Ради всего святого, я ни при чем! Поверьте мне, профессор!

Лобелло приложил палец к губам, призывая падре к сдержанности.

— Где бутылка с вином для мессы?

Фернандо Кордез, не произнеся ни слова, указал на боковую дверь.

Лобелло взял кубок, графин, и они вместе направились в маленькую комнатку. Огромный шкаф эпохи барокко занимал всю стену. Напротив него стоял такой же старый сервант с множеством дверец. Слева находился умывальник. В этот умывальник профессор вылил содержимое графина, затем прополоскал стеклянный сосуд и бокал.

— Вино! — велел он падре, который с непонимающим видом наблюдал за происходящим.

Падре Фернандо открыл одну из дверец серванта и протянул профессору бутылку. Тот, держа бутылку на некотором расстоянии, осторожно понюхал ее горлышко, потом открыл кран и вылил содержимое бутылки в сливное отверстие.

— Откройте окно! — приглушенным голосом приказал он. — Скорее!

Падре Фернандо повиновался.

Наконец Лобелло закатал рукава и стал тщательно мыть руки.

— Внимательно выслушайте, что я вам сейчас скажу, — произнес он, обращаясь к падре Фернандо и при этом стараясь не смотреть на него. — Кардинал Шерман умер от сердечной недостаточности. Инфаркт, понимаете?

— Нет, — тихо ответил Фернандо. — Вы же сказали, что это была синильная кислота, профессор.

Лобелло закатил глаза и невольно присвистнул. Затем он повторил сказанное еще раз — теперь его голос звучал громче и в нем слышалась угроза:

— Кардинал Шерман умер от инфаркта. Именно эту причину я напишу в свидетельстве о смерти.

— Но…

Профессор не сдержался и вскипел:

— Боже ты мой, вы что, с луны свалились? Неужели вы не понимаете, что кардинал курии не может стать жертвой убийства? Да, конечно, это было убийство. Отравление! Но об этом никто никогда не узнает. В этих стенах и так слишком много людей погибает в результате убийства!

Падре Фернандо казался смущенным. Как мог уважаемый всеми профессор говорить такое?

— Инфаркт, — повторил он и часто-часто закивал, словно только сейчас понял, что имеет в виду Лобелло.

— Оставьте меня на минуту, — попросил профессор, и Кордез вышел из комнаты через заднюю дверь.

На стене рядом с умывальником висел телефон. Лобелло набрал номер.

Труп старшего духовника по-прежнему лежал на мраморном полу Сикстинской капеллы, когда на место происшествия прибыл кардинал Смоленски. Лицо его преосвященства было серым, словно алтарный дым.

Лобелло встретил Смоленски почтительным поклоном и попытался поцеловать его перстень, как это принято при встрече с кардиналом. Но из этого ничего не вышло, поскольку государственный секретарь, бледный и несколько помятый, почему-то забыл надеть свой перстень.

Когда профессор поднял облачение, которое носил нежданно почивший кардинал и которым теперь было накрыто его тело, Смоленски едва не стошнило, и он прижал руку ко рту. Лицо старшего духовника приобрело синеватый оттенок, но самым страшным были его широко раскрытые глаза и запрокинутая голова, из-за чего острый подбородок сильно выдавался вперед, подобно клину. Казалось, будто глаза Шермана при падении искали фреску «Страшный суд».

Смоленски отвернулся, и Лобелло закрыл глаза мертвому кардиналу. Затем он снова накрыл тело Шермана его облачением.

Смоленски нерешительно спросил:

— Вы позаботились обо всем необходимом, профессор?

Лобелло кивнул, внимательно посмотрев на государственного секретаря.

— Если позволите сделать замечание, вы выглядите плохо, ваше преосвященство.

Государственный секретарь отвернулся, словно не хотел, чтобы профессор видел его лицо.

— Я и чувствую себя не очень хорошо, — ответил он, не глядя на Лобелло. — Если быть до конца честным, мне просто отвратительно.

Лобелло подвел государственного секретаря к обтянутому красным бархатом табурету и вынул из своего чемоданчика шприц для инъекций. Набрал в него содержимое крошечной ампулы.

— Это пойдет вам на пользу, ваше преосвященство, — сказал он, закатывая рукав Смоленски.

Укол в локтевой сгиб — и профессор выдавил содержимое ампулы в вену кардинала. Тот апатично сидел на табурете, устремив взгляд в пол. Через некоторое время, не меняя позы, он заговорил:

— Не знаю, понятно ли вам, профессор, что на месте убитого вообще-то должен быть я.

Лобелло склонился к Смоленски. Его лицо было крайне обеспокоенным.

— Как вас понимать, ваше преосвященство?