Избранное - Нора Георгиевна Адамян

Но в комнату врачей уже трудно было протолкаться. Пришли работники новой смены, на юбилей собрались свободные в этот день сотрудники, гости из больницы и с других подстанций.

Фельдшер Евсеев пробрался к Ксении и зашептал:

— Приехали. Вы пойдите встретьте, я предупрежу.

— Кто приехал?

Евсеев посмотрел на Ксению с удивлением.

— Да все, из центра. Доктор Рубинчик, и товарищ Белохаров, и Чалов — все приехали.

В гараже раздавался громкий голос доктора Рубинчика. Холеный, с обтекаемым горбоносым лицом, он благоволил к хорошеньким женщинам. Для разрешения спорных вопросов Евгения Михайловна часто посылала в центр Ксению. Наум Львович разводил руками:

— Вы моя слабость. Разве я могу вам отказать? Но согласитесь, что ваша подстанция как-нибудь обойдется…

И уступал редко.

Окруженный шоферами, Наум Львович кричал:

— И вы хотите меня уверить, что такие асы, как вы, не могут развернуться на этом широком пространстве? Я свободно берусь сюда еще пяток машин поставить и знаю, что вы меня не подведете…

Шоферы смеялись и крутили головами:

— Этот уговорит кого хочешь…

Завидев Ксению, доктор Рубинчик ловко подхватил ее под руку:

— Пойдемте, товарищи, отметим юбилей нашей Евгении Михайловны. Сорок лет — это не что-нибудь…

Он, как всегда, торопился. Доктор Белохаров сунул в портфель какие-то деловые бумаги, которые они, очевидно, разбирали по дороге.

В большой комнате шли последние приготовления. Там шумно расставляли стулья, Любаша шваркала веником.

— К врачам, в комнату к врачам, — распоряжался Юрочка.

Раскланиваясь направо и налево, начальство прошло в указанном направлении.

Евгения Михайловна, уже в белой прозрачной блузке — неизвестно, когда она успела нарядиться, — радостно смущенная, встречала гостей. Старейшие и наиболее уважаемые работники подстанции — врачи, фельдшеры, все необычные без халатов, все с благодушно просветленными лицами, задвигались, освобождая место у стола.

— В тесноте, да не в обиде…

— Тесновато у нас, это точно.

— Ну, ну, почему же тесновато? Вполне нормально, вполне, — на всякий случай пророкотал доктор Рубинчик.

— Нормально? — переспросила Евгения Михайловна. — Вы, значит, считаете нормальным, что на подстанции нет специально оборудованной душевой? А то, что у меня врачи по очереди спят, тоже нормально?

— Голубушка, — завопила Настя, — у вас хоть фельдшерская обширная, а у меня…

— А сейчас, кажется, не о тебе речь! — рассердилась Евгения Михайловна.

Наум Львович, точно не слыша, аккуратно складывал свое пушистое зеленое кашне, а затем, склонившись, молча поцеловал у Евгении Михайловны руку, чем ее сконфузил и обескуражил.

— В торжественные дни я веду только светские разговоры, но могу сообщить вам по секрету, что в недалеком будущем каждый врач «скорой» будет иметь отдельную комнату. Ну, скажем, небольшую, с персональной койкой, телефоном и с горячей водой. Устраивает вас?

Все засмеялись.

— Шутник, шутник, — сказала Евгения Михайловна, — вечно свернет на свое. Ну, как живете, супруга как?

— А я знаю? — Наум Львович развел руками. — А я ее вижу? У нее на руках ночной санаторий, у меня круглые сутки «скорая». Вот так и живем.

— А вы, Виталий Николаевич, перестали что-то билетики в театры брать. То, бывало, нет-нет да позвоните.

Доктор Белохаров закивал:

— Постарели мы, Евгения Михайловна, отяжелели. Да и телевизор губит. Как подумаешь — ехать куда-то да в очереди на вешалку стоять, махнешь рукой, сядешь к телевизору и дремлешь в свое удовольствие.

— Нет, я хожу.

— Ну, вы у нас вечно молодая. В вас энергии непочатый край.

В дверях появился Юрочка и только приготовился что-то сказать, как Наум Львович подхватил свой портфель:

— Кажется, можно начинать?

Ксения осталась в маленькой врачебной, у окна, соединяющего обе комнаты. Ей хорошо был виден стол, украшенный еловыми ветвями и букетами поздних, осенних цветов. Евгению Михайловну усадили в кресло, и она сидела прямая, с напряженным строгим лицом.

Шумно рассаживались шоферы; сбившись в уголок, шептались и смеялись вечно неспокойные молодые санитары. Кира, конечно решившаяся показаться в своем наряде, чувствовала себя хозяйкой-распорядительницей и мелькала по комнате, как большая зеленая бабочка.

Фельдшер Евсеев в халате, наглаженном до глянца — подходила его очередь ехать на вызов — открыл собрание коллектива, посвященное «славному сорокалетию нашей уважаемой Евгении Михайловны».

Все захлопали. Евгения Михайловна поднялась и поклонилась на три стороны низким поясным поклоном.

У Ксении сжалось горло.

Потом заговорил доктор Рубинчик. Заговорил хорошо, плавно, только изредка заглядывая в лежащие на столе листки. Он говорил о значении «Скорой помощи» в жизни столицы, о путях развития этого учреждения, о задачах каждого его работника. Евгения Михайловна согласно кивала головой. Кира сидела отставив ножку и живописно расположив складки пышной юбки. Евсеев зорко оглядывал комнату, готовый в любую минуту одернуть нарушителя тишины.

Но прозвенели звонки, и Евсеев сорвался с места. Врач Прасковья Ивановна сокрушительно покачала головой. Очень ей не хотелось уезжать с юбилея старого друга. Она оглядела комнату, остановила взгляд на Юрочке, но зоркая Кира отрицательно мотнула головой, и Юрочка виновато опустил глаза. Переваливаясь, вышла Прасковья Ивановна.

Наум Львович повысил голос. Теперь он перечислял достоинства Евгении Михайловны — ее неутомимость, добросовестность, точность ее диагнозов. Он упомянул основоположника «скорой», знаменитого доктора Пучкова, и причислил Евгению Михайловну к его лучшим последователям.

Теперь кивали все окружающие, а Евгения Михайловна строго глядела прямо перед собой, и на щеках у нее горели красные пятна.

Сколько ночей недоспала эта женщина, холодных зимних ночей, когда так тяжко выходить на заснеженные темные улицы! Не было в ее жизни ничего важнее труда, даже в молодости, полной соблазнов.

Почему же нет сейчас здесь никого из тысячной армии спасенных ею людей?

Почему не позвали сюда молодежь, будущих врачей, чтоб задумались они над своим призванием?

Как скупо мы говорим: неутомимость, добросовестность, скромность. Сейчас мы не должны быть скромны. Не только для мертвых существуют слова: героизм, подвиг.

Почему мы умеем работать самоотверженно, гордо, вдохновенно, а говорить об этом стыдимся?

Эти слова не для каждого дня, но наступает час, когда они должны прозвучать в полную силу.

И самые лучшие цветы принести бы сюда…

Сзади кто-то тихо окликнул:

— Ксаночка!..

Алексей Андреевич встал за ее стулом:

— Вы утомлены, дорогая.

«Так проявляется забота», — подумала Ксения.

Но ей не нужна была его забота, тепло его рук, мягкость его голоса. И пусть он это знает.

— Все равно я никуда с вами не пойду, Алексей Андреевич. И не заставляйте меня больше ничего говорить. Так будет лучше.

На этот раз он не пытался ее удержать. Доктор Рубинчик кончил речь и собрал рассыпанные по столу листки. Ксения прошла через всю комнату и села на место уехавшей Прасковьи Ивановны.

Кира укоризненно покачала головой, выразительно указывая глазами на измятый и уже не очень чистый халат Ксении.