Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков

монахом и толмачом. Падре просил Кускова сделать в Россе баркас для плаваний по заливу и большой реке. Почти не торгуясь, они сговорились о тысяче двухстах пиастрах, в счет которых соглашались дать скот. От толмача Сысой узнал, что миссионеры часто навещают Большую реку, которую называют Рио-Гранде, проповедуют там веру во Христа.

Гости с удобством переночевали, после обильного завтрака договорились еще и о поставках пиломатериала в обмен на скот, об обмолоте пшеницы на своей мельнице. Из миссии они отправились в Росс верхом на лошадях без седел, погоняя отару овец. Кусков был рассеян, напряженно думал. Потом обернулся к Сысою и удивленно пожал плечами:

– Миссию начали строить на три года позже Росса… Сан-Габриэль – совсем недавно. Считают себя бедными по сравнению с другими… И управляются одним монахом…

– Ага! С пятью солдатами, – проскрежетал зубами Сысой. – Держат в рабстве две с половиной сотни новокрестов и похваляются урожаями.

– Наши моряки говорили, в миссиях Монтерея и Сан-Франциско по полторы тысячи крещеных индейцев, – продолжал рассуждать Кусков, забывая погонять отбившихся овец.

– Их учат ремеслу, музыке. Видел, как они почитают падре Хуана?!

– Боятся! – поперечно буркнул Сысой.

– Две с половиной сотни – монаха и пятерых солдат? Выкрест говорил, музыку сильно любят! – продолжал рассуждать Кусков, болтая ногами в сапогах, легонько поддавая каблуками в бока спокойной лошадке.

– Видел, как у этого премилого монаха глаза попыхивают?.. Волчара! Я спросил выкреста: «Наверное, добрейший человек ваш падре?» – Он посмеялся и сказал: «Если бы этот милейший был уверен, что для спасения твоей души надо сжечь тебя живьем, он бы сжег, не задумываясь». Что уж говорить об индейцах.

Кусков долго молчал, раскачиваясь на спине лошади в такт ее шагам, не втягиваясь в спор, потом хмыкнул под нос и скривил губы.

– Наши миссионеры крестили диких добровольно, одаривали после крещения. Иные ради подарков крестились по два-три раза. Что с того? Получили русские имена, входя в церковь или в русский дом – крестятся, а в остальном кем были, теми остались.

– Зато силком никого в церковь не гонят. Сами приходят…

– Приходят! – со вздохом согласился Кусков.

На обратном пути они забрали из деревни мивоков Сысоеву женку. Она накинула на себя смятое перекроенное платье, подаренное ей Банземаном. Сесть на коня, хотя бы за спиной мужа наотрез отказалась и шла к Россу пешком за всадниками, погонявшими отару.

В крепости был приспущен флаг. Василий Васильев с нечесаными волосами и всклоченной бородой сидел возле дома на колоде. Его незрячие глаза были красны, как угли, розовые полосы кровавых слез терялись в бороде. Он не заметил ни пригнанных овец, ни новых лошадей. Петруха с несчастным лицом долбил просторную колоду.

– Отмучилась?! – спешились приказчик с управляющим. В кончину Ульяны не верил один только Василий, других она не удивила. – Зачем делаешь гроб просторным, плохая примета? – крестясь и смахивая слезы, спросил сына Сысой.

– Если позовет, то меня, не тебя! – хлюпнул носом Василий.

Двое вошли в избу. Тело Ульяны, наряженное в белую рубаху и лучший сарафан, купленный еще до войны с Ситхой, лежало на столе. Лицо ее казалось помолодевшим, освободившимся от мук и боли, она улыбалась. Кусковская Катерина, словно любуясь покойницей, поправляла складки на ее одежде.

– Последняя белая женщина, – крестясь и кланяясь на образок, всхлипнул Кусков.

Сысой, глядя на покойную, тихонько завыл, закрыв лицо руками.

– Ночью мучилась, дышала тяжко, лицо опухло, – бормотал Василий, будто в чем-то оправдывался. – Утром, гляжу – лежит, улыбается, красивая, глаза голубые-голубые, – всхлипнул. – Спросил: «Полегчало, милая?!» А она не дышит. Наверное, Бога увидела. Я давай читать «на отход души», язык заплетается, а просить некого: Петруха – в рёв и убежал за Катькой.

– Рядом с Алексой Шукшиным похоронишь? – спросил Кусков и добавил: – Надо бы начертить в плане кладбище.

Одинокий крест промышленного, задавленного деревом на лесоповале стоял в стороне от крепости. Управляющего ждали бумаги, присланные новым правителем. Кусков рассеянно вскрыл пакет. Гагемейстер действительно просил его задержаться в должности хотя бы на год и наставлял, что отныне он должен называется не управляющим, но правителем конторы Росса, а чтобы испанцы не думали об укоренении русских, подтвердил запрет строить больницу и церковь. Кусков бросил на стол бумаги, достал план крепости и начал старательно вычерчивать кладбище.

В декабре, на Николу зимнего ясным утром при чистом, будто весеннем небе дозорный увидел с бастиона бриг, идущий вблизи суши. Над Береговым хребтом показался краешек солнца, прямые паруса корабля заалели, вспыхнув в лучах зорьки, и погасли, сброшенные с рей. Покачиваясь на волне прилива, корабль встал на якорь. Дозорный вызвал Кускова, тот, зевая и щуря глаз, приложился к подзорной трубе, хмыкнул под нос:

– Опять «Кутузов»! Видать, новые приказы!

Вскоре от брига отделилась широкая деревянная шлюпка американского вида, загруженная кроме гребцов полудюжиной пассажиров. Кусков подумал, что ему прислали новых служащих, ополоснул лицо, оделся, спустился к верфи, на которой достраивался галиот и обшивался дубовой доской корпус брига. Увидев Сысоя возле кузницы, махнул рукой, чтобы приказчик следовал за ним. Шлюпка вошла в бухту Росса. Между гребцами виднелась сплюснутая шляпа штатского чина. Кусков удивленно приложился к трубе и вскрикнул:

– Андреич! Глазам не верю!

– Точно, Бырыма! – радостно просипел за его ухом Сысой. – Наконец-то решился побывать в Калифорнии.

Шлюпка ткнулась носом в песок, и правитель конторы Росса со слезами обнял постаревшего и, как ему сперва показалось, сильно исхудавшего, сморщившегося правителя колониальных владений. Не сразу он понял, что под его шляпой нет парика, оттого голова казалась какой-то усохшей, а плечи сузившимися. К этому времени к верфи сбежалась половина населения крепости, другие, одеваясь на ходу, спешили туда же. Старик пошел по рукам служащих. Все знали о его отставке, старовояжные заливались слезами, новоприборные, которых было большинство, смущенно топтались. С Барановым в Росс прибыл Прохор Егоров.

– Проха?! – вскрикнул Сысой и стиснул в объятьях старого друга. – К нам, или проездом?

– К вам, на службу! – степенно отвечал Егоров, выискивая глазами знакомых в толпе встречавших. – Васька?! – вскрикнул. – Что рожа кислая? А глаза-то?! – пристальнейвзглянул на товарища и испуганно пе респросил: – Как сестричка?

Глаза у Василия были красными, как в день похорон. Он еще больше сник в объятиях друга и прошептал ему на ухо:

– Не уберег, похоронил