Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков

– Да, уж! Здешняя женка в наших местах по своему двору пройдет с голым задом от бани до дома – соседи подсмотрят и ославят ведьмой. Там так! – Со вздохом согласился Кусков. – Как жить-то будем, если вернемся? – Болезненно сощурил глаза.

Шлюпка вошла в залив, в ней уже можно было разглядеть комиссионеров Хлебникова и Антипатра. Хлебникова Кусков повел в дом, Антипатра окружили старовояжные служащие, стали расспрашивать про Ситху и отца. Он отвечал осторожно, подолгу обдумывая слова, будто боялся сказать лишнее. Но уже из того, что удалось выпытать, промышленные узнали, что просьба Баранова о замене удовлетворена: его сменил капитан-лейтенант Гагемейстер и через Хлебникова, дотошно принял по описи строения, товары и дела. Новая власть не нашла недостач, но придралась к стаду свиней, будто их слишком много. Свиньи принадлежали Баранову, но в трудные времена ими кормились все без платы. На Ситхе опять не хватало хлеба, а колоши бунтовали… На другие вопросы: отчего бунтуют, где будет жить правитель и почему на Ситхе бесхлебье, Антипатр только пожимал плечами и водил по сторонам черными глазами, потом нехотя признался, что сам с Головниным идет в Санкт-Петербург, где будет учиться в кадетском корпусе.

Сказано было мало. Антипатр передал управляющему письменные наставления от нового правителя, Кусков второпях читать их не стал, но по требованию комиссионера-инспектора той же шлюпкой отправился на «Камчатку» с Сысоем и его женкой, кутавшейся в кроличье одеяло. В нем она выглядела привлекательней, чем в старом платье и башмаках, купленных ей новым мужем. Судно выбрало якорь, подняло паруса и направилось в Бодего: Головнину нужно было встретиться с тамошними индейцами. Тойона Валенилу и его родственников пригласили на шлюп, они с любопытством поднялись на борт, угостились, и еще раз письменно и через толмачку подтвердили прежние клятвы Гагемейстеру. От его имени Головнин просил Кускова задержаться в должности на некоторое время.

– Получится ли? – с сомнением буркнул Кусков. – Кроме Александра Андреевича никому не служил.

– Да уж! – чему-то вздохнул Головнин. – Великий муж! Тиран, диктатор, но не вор! – Возмущенно дернул головой на короткой крепкой шее: – Блестящего морского офицера Лазарева властью начальника порта хотел отстранить от должности за неповиновение его самодурству. Команда корабля воспротивилась, самовольно снялась с якоря, так старик самолично палил по нему из пушек…

– Кто? Бырыма против офицеров? – удивленно переспросил Сысой, едва не поперхнувшись. Головнин не ответил, метнув на приказчика надменный и презрительный взгляд. И вдруг, удивляя его и Кускова, разразился бранью:

– Польза от этой Компании только множеству приказчиков, бухгалтеров и прочих, кем чрезмерно наполнены её конторы. От Питера до Кадьяка все без стеснения воруют, наживаются под маской наружной точности в делах, притом туманно рассуждают о патриотизме и самопожертвовании во славу России. – Выругавшись, капитан второго ранга взял себя в руки и с прежним высокомерным видом, добавил: – Впрочем, поскольку Компания является не только коммерческим, но и государственным учреждением под ея Всемилостивейшим Монаршим покровительством, такое положение является характерным: её скрытый коренной интерес состоит в обеспечении безбедной жизни своим чиновникам-служащим.

Сысой из сказанного понял только то, что Компания не нравится и Головнину. Кусков же, выслушав, с недоумением вперился взглядом в офицера, постоял, раздумывая над сказанным и обернулся к приказчику:

– Ты много наворовал? – спросил.

Сысой удивленно развел руками.

– Не про вас речь! – отмахнулся Головнин, раздосадованный прорвавшимся откровением, и отвернулся, показывая, что разговор закончен.

Управляющий с приказчиком сошли на берег и отправились пешком в миссию Сан-Рафаэль, куда их много раз приглашал тамошний падре Хуан. Женка Сысой осталась в родовой деревне. Судя по тому, что она была всегда окружена сородичами и с важным видом давала им советы, индеанка была здесь в почете и уважении.

Миссия находилась на косогоре и была огорожена невысокой глинобитной стеной. Над ней возвышалась крыша каменной церкви. Завидев приближавшихся гостей, их встретили звоном колоколов, отлитых на Ситхе. Перед россовцами распахнулись деревянные ворота, два полуодетых индейца, раскрывшие их, склонились в глубоких поклонах. Двое вошли в миссию, под не прекращавшийся звон их встретили радостно улыбавшийся падре Хуан и толмач Хосе Антонио, бывший матрос Волков. Он тоже улыбался без всякого смущения.

– Привет бывшим сослуживцам! – поприветствовал управляющего с приказчиком и перевел сказанное монахом: – Падре Гуан Амерег очень рад вашему визиту! – Затем бойко залопотал по-испански.

– Когда только выучился? – в полголоса пробормотал Сысой и умолк на полуслове от тычка локтем.

Мимо магазина и мастерских гостей провели в покои падре, где был накрыт стол. Все встреченные индейцы низко склоняли головы в глубоких поклонах, предназначенных монаху. В самом доме молчаливые и равнодушные индеанки помогли гостям умыться. Падре говорил, толмач весело переводил его речи и добавлял от себя, будто хвастал.

Церковь и все здания построены руками индейцев, двести пятьдесят из них постоянно живут при миссии. Заметив удивление в лице Кускова, бывший Волков пояснил:

– У нас самая бедная миссия. Всего их в Калифорнии девятнадцать, при иных до полутора тысяч крещеных и некрещеных индейцев. Многие выучились мастерству каменщиков и плотников, все, что вы видите построено их руками.

Гостей усадили за стол. В комнату вошли четыре индейских мальчика: двое со скрипками, двое с флейтами, встали в ряд и начали играть на слух. За стол сели пятеро испанских солдат, падре и толмач. Под пиликанье скрипок и подвывание флейт все принялись за еду. Солдаты вежливо помалкивали, монах время от времени говорил. Толмач подхватывал, и слова сыпались из него, как сухой горох из мешка.

Накормив гостей сытным обедом и дав отдохнуть, монах с толмачом повели их по миссии, показывая строения, где живут женщины и малые дети, церковь, расписанную изнутри образами. Вдоль внутренних стен миссии было много землянок и балаганов, покрытых камышом. В них жили крещеные и некрещеные индейцы.

– В будни все работают по семь часов каждый день и два часа проводят в церкви, – рассказывал толмач, пытаясь завести душевный разговор. – По праздникам никто не работает, но по четыре-пять часов все молятся. Сперва мне казалось чудным, что некрещеным не позволяют вставать с колен все это время, но они получают большое удовольствие от церковной музыки.

– Откуда знаешь? – неприязненно буркнул Сысой.

– Я с ними тоже разговариваю. Мал-мал понимаю. Падре играет на шарманке, а индейцы подыгрывают на скрипках и флейтах…

Вечер гости провели в беседах с