Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Сергей Степанов

Письма, попадавшие в ящик стола министра внутренних дел, поступали из так называемых «черных кабинетов». Они были устроены в Петербурге, Москве, Варшаве, Киеве, Харькове, Вильно и Тифлисе. На службу в «черные кабинеты» принимали только самых доверенных чиновников. Один из перлюстраторов В.М. Яблочков вспоминал: «От меня, как и других, взяли подписку, что я обязуюсь держать все в полной тайне и никому, даже родным и знакомым, не оглашать того, что буду по службе делать»[233]. Перлюстраторы щедро вознаграждались, доплата за секретные занятия вдвое превышала официальное жалованье.

«Черные кабинеты» располагались непосредственно в зданиях почтамтов. Рассказывали, что в Петербургском почтамте имелась анфилада тайных комнат, вход в которые был замаскирован под большой желтый шкаф в кабинете старшего цензора. Туда при помощи электрических элеваторов доставлялись кипы писем. Но это одна из легенд, которыми была окутана деятельность охранки. На самом деле перлюстрация осуществлялась в специальном помещении, в котором размещалась цензура иностранных газет и журналов. После Февральской революции в помещении цензуры был произведен обыск. Выяснилось, что вскрытие писем производилось в изолированной комнате. Старший цензор действительно руководил перлюстрацией, но шкаф в его кабинете вполне прозаически использовался по прямому назначению и не прикрывал никаких секретных ходов. Никаких подъемников на Петербургском почтамте не использовали, а на Московском почтамте имелось примитивное устройство из блоков и веревок.

Отбирая письма, чиновники пользовались списками лиц, попавших в сферу внимания тайной полиции, а также просматривалась переписка видных общественных деятелей. В списках указывалось: «особо строгое наблюдение», «точные копии», «фотографии». Перлюстраторы по каким-то ведомым только им признакам вылавливали подозрительные послания среди тысяч подобных. После многолетней практики у них вырабатывалось даже умение по почерку на конвертах определять партийную принадлежность автора письма. Революционеры писали «неотделанным, почти ученическим почерком, а почерк анархистов отличался грубостью и несуразностью, напоминая почерк малограмотных людей тяжелого физического труда»[234].

Отобранные письма вскрывались при помощи тонкой палочки, которую просовывали в конверт и наматывали на нее письмо. Конверты также расклеивали на сухом пару. Не вызывали затруднения и пакеты с сургучными печатями. Русская полиция издавна использовала особый состав, позволявший скопировать любой штамп или печать. В процесс постоянно вносились новшества, и Столыпин как-то ходатайствовал о награждении одного из перлюстраторов орденом за изобретение технического устройства, облегчавшего вскрытие корреспонденции.

На просмотренной корреспонденции ставился маленький значок – «муха», на жаргоне перлюстраторов, чтобы письма не были вскрыты вторично на другом перлюстрационном пункте. Если содержание письма вызывало интерес, оно копировалось. Зашифрованные тексты направлялись в Департамент полиции, где трудился талантливый криптограф И.А. Зыбин. «Для Зыбина, – писал бывший полицейский чиновник М.Е. Бакай, – важно уловить систему ключа, тогда для него не составляет труда подобрать соответствующее значение для букв или цифр. Употребляемые шифры по произведениям писателей как то Некрасова, Пушкина, Лермонтова и многих других, даже иностранных, часто Гейне, Беранже, безусловно, все разбираются Зыбиным, ибо постоянная возня с шифрами по этим источникам изощрила его память, и иногда цифры сами по себе сразу дают ему указания на источник»[235]. Зыбин уверял, что за многолетнюю службу он не сумел расшифровать только одно письмо, но это было в молодости, когда он не имел такого опыта. Криптография была для него страстью. Начальник одного из провинциальных охранных отделений П.П. Заварзин вспоминал, как к нему для дешифровки трудного письма командировали из столицы А.И. Зыбина. Он схватил текст как помешанный и углубился в лихорадочные расчеты, не обращая внимание на окружающих и даже не отдавая себе отчет в том, где он находится. Когда начальник пригласил гостя за обеденный стол, он пытался записать цифры на гладком дне тарелки, а потом начал делать заметки на собственных манжетах. Только справившись со своей задачей, он словно очнулся от сомнамбулического сна[236]. Тексты, написанные невидимыми чернилами, проявлялись. Но поскольку химически обработанное письмо уже нельзя было послать по адресу, то приходилось писать заново и видимый и невидимый тексты. Виртуозным специалистом, способным подделать любой почерк, был В.Н. Зверев, которого С.В. Зубатов привез с собой из Москвы. Это была кропотливая работа, при которой учитывались качество бумаги, глянец, водяные знаки. Иногда приходилось посылать в другие города за тем сортом бумаги, на котором было написано письмо.

Подавляющая часть вскрытой корреспонденции использовалась для полицейских целей. В то же время перлюстрация служила важным подспорьем в разведывательной и контрразведывательной работе. Дипломатическая переписка шла по особым каналам, однако кожаные портфели со свинцовыми пломбами, которые увозили курьеры посольства, попадали в руки перлюстраторов, ибо, как говорили в Департаменте полиции, золото открывало любые секреты. Жандармский ротмистр М.С. Комиссаров завербовал прислугу во многих посольствах и купил дипломатические шифры 12 иностранных государств. Он вспоминал: «Китайский шифр представлял 6 томов; американский – такая толстая книга, что ее не спишешь, все документы снимались фотографическим путем»[237].

Перлюстраторы владели европейскими и восточными языками, среди них встречались настоящие полиглоты. Например, один из служащих цензуры владел 26 языками. Чиновники вспоминали курьезные случаи, происходившие при вскрытии дипломатической почты. Однажды они перепутали конверты и отправили в Министерство иностранных дел Нидерландов донесение испанского посланника. В другой раз перлюстратор случайно уронил в портфель золотую запонку. За границей решили, что запонку потеряли сотрудники посольства в Петербурге, и отправили ее назад. Портфель вновь попал в руки перлюстратора, который, к своей радости, обнаружил пропавшую вещь и изъял ее.

Сведения, добытые в результате перлюстрации, зачастую проверялись при помощи наружного наблюдения. Агенты наружного наблюдения на французский манер назывались филерами. При приеме филеров на службу предпочтение отдавалось бывшим военнослужащим, имевшим отличные рекомендации, разведчикам, состоявшим в охотничьих командах и имевшим награды за отличную стрельбу. Филер должен был быть «крепкого здоровья, в особенности с крепкими ногами, с хорошим зрением, слухом и памятью, с такой внешностью, которая давала бы ему возможность не выделяться из толпы и устраняла бы запоминание его наблюдаемым»[238]. В филеры не принимали лиц польской и еврейской национальности.