Мария в поисках кита - Виктория Платова

Так же, как буквы.

К тому же букв становится все больше, они множатся и налезают друг на друга: теперь мне кажется, что буквы окопались не только в горле. Они сплавляются по кровотоку, набиваются в мышечную ткань, подменяют собой клетки эпидермиса, слоями залегают на глазном дне. Я состою только из них, не из чего другого, и если поднести к глазам собственную руку, я увижу весь алфавит, десятки повторяющихся алфавитов, сотни…

— Что это? — спрашивает ВПЗР, уставившись на мое запястье.

— Что? — Прелесть леденцов монпансье и состоит в том, что рано или поздно они благополучно рассасываются.

— Что это у тебя? На руке? Ключ?..

— А-а… Ключ. Да. Его дал мне Кико.

— Наш местный идиот?

— Он странный, — вступаюсь я за Кико. — Но идиотом я бы его не назвала.

— Так вы уже успели… э-э… подружиться?

Вспомнить бы, какие отношения связывали мальчика-мечтателя и его восьмилетнюю подружку, повелительницу воздушных змеев… Наверное, это дружба. Да.

— Мы относимся друг к другу с симпатией, — дипломатично замечаю я.

— На твоем месте, Ти, я была бы осторожнее.

— Почему?

— Сумасшествие заразно.

— Он не сумасшедший.

— Он не в себе. Впрочем, это просто совет, Ти. Просто совет. Ты можешь воспользоваться им, а можешь пропустить мимо ушей.

— Пожалуй, я пропущу его мимо ушей.

— Как знаешь.

Зачем я говорю все это? Не я ли сама думала о мальчике-мечтателе как об отстойном типе? Как о коконе, из которого впоследствии выползает книжный урод, отрывающий крылья и ломающий позвоночники всем, кто встретится ему на пути? Но даже если бы книжный урод так и не вылупился из кокона, в какую задницу засунуть привычку Кико повторять движения других? И мое собственное жгучее желание делать то же самое? Это все влияние Кико.

Зараза. Бацилла. Вирус.

Зараза, бацилла, вирус, держись подальше от этого придурка, — вторит Ти, с которой я прожила двадцать пять лет и которую знаю как облупленную. Она не совершила ни одного опрометчивого поступка, она всегда все просчитывала и взвешивала. Она испытывала стойкое отвращение ко всем видам экстрима — от альпинизма и стритрейсерства до запуска петард в новогоднюю ночь. Она ни разу в жизни не напилась, ни разу в жизни не потеряла голову от любви, ни разу в жизни не купила себе никакой безделицы, чья никчемность и бессмысленность компенсируется универсальной формулой: «Мне просто нравится эта боссановка».

Но ведь я — и есть Ти!..

Я и есть, хотя спросить у ВПЗР «который час?» все равно не удается. А ведь это — простейшая комбинация из двух слов. Я знаю массу таких комбинаций, первое, что приходит на ум: «гребаный остров». Второе — «он странный».

Это без всяких натяжек можно отнести к Талего, гребаному острову, но фраза уже ангажирована придурком Кико. Я сама произнесла ее несколько минут назад, почему бы не повторить ее? Ведь я свободный человек и всегда говорю, что хочу. Ничто не помешает мне. Ничто, кроме комка леденцов монпансье, я снова чувствую их привкус и едва не захлебываюсь слюной. Слюны очень много, целый океан без дна, так что настоящей Ти ни за что не выплыть. Она еще сопротивляется, пытается ухватиться за буквы, покачивающиеся рядом, но ничего не получается: их поверхность слишком гладкая, слишком обтекаемая, пальцы то и дело соскальзывают.

Мне лишь остается смотреть, как гибнет настоящая Ти, а вместе с ней — моя собственная индивидуальность, способность принимать самостоятельные решения, анализировать, думать…

Все.

Все кончено. Все.

Место Ти занял ее фантом. И этот фантом — в куртке (на пошив описание которой ушло пять сотен букв); с широко распахнутыми овечьими глазами (еще две тысячи букв); с приподнятой в вечном изумлении правой бровью (триста пятьдесят букв); с округлившимся от вопросов ртом (еще две сотни) — и будет отныне Ти.

— …Как тебе нравится твой герой? — задает свой излюбленный вопрос ВПЗР. Не исключено, что — такой же фантом, как и я.

Если новая Ти и есть герой, то она мне совершенно не нравится. О качествах и свойствах новой ВПЗР мне неизвестно ничего. Не исключено, что все они — сверхвыдающиеся, почти ни у кого не встречающиеся и практически не размножающиеся в неволе. По другому и быть не может — самые сладкие глазурованные пряники ВПЗР всегда оставляет себе… Кстати, не мешало бы спросить, как звучит «пряник» на языке африкаанс. Но артикулировать подобное новоиспеченная овца и простофиля не способна в принципе, «африканс» — еще куда ни шло, но «африк-аа-нс»…

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду Кико. Твоего нового сумасшедшего дружка. Извини, что я все время возвращаюсь к нему. Но мне интересно, что такого сверхвыдающегося можно обнаружить в идиоте?

Сверхвыдающегося. Почти ни у кого не встречающегося. И практически не размножающегося в неволе — среднестатистическую овцу раздражает обилие причастий, от них у овцы возникает сыпь в подмышечных впадинах. И вообще, без этих дурацких причастий (фи-и!) было бы намного лучше и воздуху бы прибавилось.

— Он ведь тебе нравится, правда, Ти?

— Он любопытный. — Еще одна фраза из двух слов, с которой я справляюсь намного лучше, чем с фразой «который час?».

— Сдается мне, что он не просто идиот, а идиот с двойным дном… Этот ключ, который он тебе всучил…

— Ключ открывает музыкальную шкатулку. Только и всего.

— Действительно, любопытно. Это какая-то сверхвыдающ… необычная шкатулка?

— Самая обычная, с балеринкой и зеркалами внутри. Еще я назвала бы ее старинной… Хотите посмотреть?

— Я уже вышла из возраста, когда живо интересуются музыкальными шкатулками. Или еще не вошла в него. Ты не находишь?

— Я не знаю… — Моя правая бровь задирается едва ли не до корней волос, в полном соответствии с новым образом простофили Ти. — Вам виднее, а в общем, я не знаю.

— И где же хранится сей дивный предмет?

— В букинистическом магазинчике… Мы там были, помните?

— Конечно, — и глазом не моргнув, отвечает ВПЗР. — Милое местечко. Совершенно бессмысленное с точки зрения островного бизнеса, но милое.

С точки зрения островного бизнеса сувенирная лавка Анхеля-Эусебио намного перспективнее, чем неизвестно кому принадлежащий книжный магазин. Но ВПЗР почему-то предпочитает не вспоминать о лавке. Делает вид, что ее и вовсе не было.

А что — если и вправду не было?

В той реальности, где стареют лодки, существуют через пень-колоду вырытые кроличьи норы и не доведенные до ума трупы; в той реальности, где снег сменяет туман, хотя должен идти дождь; где часы тикают в брюшной полости стен и по лицу местного идиота (и самодеятельного художника по совместительству) бегают ящерицы, — в той реальности букинистический имеет гораздо больше прав на существование, чем какая-то бескрылая сувенирная лавка.

Впрочем, почему же — «в той»?

В этой реальности. В моей нынешней реальности. А другой пока не предвидится.

— …Зачем же он отдал ключ тебе, Ти?

— Понятия не имею.

— Наверное, ты ему нравишься. Ты ведь красивая девушка. А он — симпатичный молодой человек, хотя и идиот.

— Он странный, — упрямлюсь я. Даже овце и простофиле свойственны проблески самолюбия, и ничто так не пригашает их, как предположение, что влюбленный в нее парень может оказаться идиотом.

— А шкатулка?

— В смысле? — Проклятая овца Ти старательно округляет глаза.

— Шкатулка — не странная?

— Старинная.

Давай же, Ти!.. Выпростайся хоть на секунду из овечьей шкуры! Расскажи этой мудрой, очень взрослой и весьма благосклонной к тебе женщине о том, что шкатулка странная, еще какая странная! Расскажи, что она испугала тебя, а потом попробовала затянуть в свои глубины. Расскажи про слепую балеринку, — быть может, эта мудрая женщина, и к тому же писательница, придумает свою собственную версию: почему балеринка ослепла. История наверняка получится занятной и поучительной (других писательница не сочиняет). И послужит тебе предупреждением. Так и есть — ты вспомнишь о ней в самый последний момент и убережешься от опасности.

Давай же, Ти!..

Нет, ничего не получается. Ровным счетом ничего. Я силюсь открыть рот, но губы как будто прилипли друг к другу (еще одна модификация моего нынешнего иррационального безмолвия). Или нет — они кажутся зашитыми. Заросшими всякими неприятными растениями, сорняками и колючками. Даже думать не хочется, какие отвратные насекомые там обитают!.. И надеяться на то, что из ниоткуда вдруг возникнет какой-нибудь добрый садовник и выполет все сорняки, не приходится.

— Значит, идиот Кико подарил тебе шкатулку?

ВПЗР и есть добрый садовник, вот оно что! Каждое произнесенное ею слово освобождает мой рот от сорняков и колючек, и отвратные насекомые дохнут сами собой. Слава богу, я могу говорить!..