Кусатель ворон - Эдуард Николаевич Веркин

Пятахин, кряхтя, сел на скамейке. Потрогал себя, охнул. Поглядел на Лаурыча с ненавистью.

— Влас, ты на меня не обижаешься? — проникновенно спросил Лаурыч. — Я старался не сильно, как тогда Замотайку, ну, которая студень слопала…

— Теперь я щас сдохну, — сказала Снежана.

— Высек и тем самым запечатлел, — вздохнул Жмуркин.

Пятахин, морщась и двигаясь скованно, как в панцире, направлялся к бараку.

— Низко пошел, — заметил Листвянко. — К дождю.

— Вечереет, — сказал Капанидзе. — И ветер.

Действительно поднялся ветер. Он налетел с опушки леса и пах травой и водой.

— Надо, наверное, чаю попить, — сказал Жмуркин. — Чаю хочется. Пойдемте, друзья, на веранду!

Вечер получился славный. Славный вечер славного дня.

Ночь опускалась медленно, отчего над горизонтом успели загореться звезды. Старушки испекли шаньги с картошкой, собрались под навесом соседнего дома, растопили самовар и пригласили нас, и мы не отказались. У нас ничего к чаю не было, но оказалось, что ничего особого и не нужно — на столе уже стояли миски с вареньем и с сотами. А еще печенье, а еще хворост с сахарной пудрой.

Мы попили чай и стали петь песни. Бабушки затянули, а подхватила вдруг Рокотова, оказалось, что она сильна не только в германистике, но и в вокале.

— Не для тебя придет весна, не для тебя Дон разольется, и сердце девичье забьется…

Рокотова пела умело, не очень громко, но очень мощно, чувствовалось, что стоит ей захотеть, и она накроет голосищем все окрестности. Я поглядел на Рокотову с уважением. Наверное, в «Палочке Коха» состоит. С такими-то данными.

— Ого, как поет, — с завистью сказал Жохова.

Равиль Гаджиев вдохновился было и стал потихоньку подвывать горловым пением, но на него шикнули, и он замолчал. А Александра сама не играла, потому что у нее имелось чувство прекрасного, и она понимала, что пение Рокотовой само по себе красиво.

И вообще красиво было. На скамеечке сидела Снежана, а рядом с ней на цыпочках Капанидзе. Заплетал косички уже Снежане. Пальцы так и мелькали, а сам он подпрыгивал и приплясывал, и аж щурился от удовольствия, я удивился еще — никогда не видел такого, чтобы то есть любил бы заплетать косы. Хотя, конечно, все бывает.

Иногда взвывал оставшийся в бараке Пятахин, но это не портило волшебства, а как-то его усугубляло.

Рокотова продолжала петь. Бабушки выдохлись и теперь только потихонечку поддерживали ее в самых ответственных местах, Рокотова же пела… по-настоящему. Ее голос распространялся вокруг, отскакивал от предметов, звенел.

Жмуркин пил третью чашку. Листвянко снова щепал топором поленья, готовил растопку для второго самовара. Жохова гладила по голове заявившуюся козу, кормила ее капустным листом, Рокотова пела, а я заметил, что с окрестностей молчаливо собрались остальные животные. Гуси просунули длинные шеи сквозь заросли хрена и слушали, курицы уселись на поленнице, дремали, иногда расправляя короткие крылья.

Из-под малиновых кустов поблескивали зеленоватыми глазами козы, на заборе сидели разноцветные кошки, где-то вдалеке, за околицей, маячила длинная тень страуса Прошки, неподкупного стража границ. А потом наверху стало уже совсем темно, народились звезды и принялись мерцать, и я подумал, что я, наверное, как-то неправильно живу.

Глава 21

Особенно по вторникам

Жмуркин бил в сковороду прямо у меня над ухом, мир от этого сотрясался и был готов вот-вот рассыпаться дребезжащими осколками прямо мне за шиворот. Я открыл глаза: это оказался, конечно, не Жмуркин, он не стал бы устраивать такое свинство, он теперь политик и смотрит вдаль.

Пятахин, конечно. Вполне себе живой и здоровый, ухмыляющийся, вчерашняя порка пошла ему явно на пользу, анаболики его не разорвали.

Явился специально к моей койке и брякал в сковороду, точно пожар собирался, точно преисподняя собиралась разверзнуться. Очень захотелось эту сковороду выхватить — и настучать им по голове Пятахина в целях восстановления мировой гармонии, примерно так. Мало его вчера. Хотя, наверное, мало: если уж этого лося страус Прошка не закусал, то куда там Лаурычу справиться. Страус ударом ноги убивает лошадь, Лаурыч нет. Какой, кстати, сейчас день?

Не соображалось. Календарь, обычно четко разложенный в моей голове, смешался, даты и понедельники слиплись в пеструю летнюю кучу.

Опять разбудили. Каждый день разбудили. Почему нельзя проснуться самому, по-человечески?

— Что тебе, ошибка природы? — спросил я. — Не спится? Спина не болит? Изнутри не распирает?

— Общий сбор, — деловито сообщил Пятахин. — Общий сбор, общий сбор.

— Стряслось что?

— Стряслось. Рокотова пропала. Кажется, в лес уперлась.

— Зачем?

Пятахин не ответил, отправился стучать над Герасимовым. Герасимов, выросший в жестких условиях батора, спал по-хитрому — свернул в несколько раз куртку, сунул внутрь получившейся скрутки голову, а сверху заложился подушкой; как Пятахин ни усердствовал, разбудить Герасимова ему не удалось. Тогда он прибегнул к верному методу: зашел в изголовье кровати, поднял ее за ножки и уронил на пол. Проделал это три раза, каждый раз сопровождался криком «Мертвецы!!! Мертвецы!!!», от такого проснулся бы кто угодно.

Здоровый все-таки. Все дураки сильны, выносливы и живут долго, а иногда даже и счастливо.

Листвянко Пятахин разбудил по-аккуратному, трезвонить не стал, осторожно пощупал его за ногу. Листвянко в ответ умудрился пнуть Пятака в живот, на что Пятак только похихикал.

Лаурыч уже не спал, сидел на табуретке и с серьезным видом завязывал шнурки на кедах.

— Поспешайте, — подгонял Пятахин. — Поспешайте, граждане! Выходите на крыльцо, у нас ЧП!

Минут через пять на крыльце собрались все, сонные и злые. Жмуркин отобрал у Пятахина сковородку и объявил, что исчезла Рокотова. Никого не предупредив, не оставив записки, тайком, под покровом ночи.

— Может, кто что видел?

— А может, она в туалет провалилась? — предположил Пятахин. — Там в «Ж» две доски качаются…

— И все-то ты у нас знаешь, — вставила Снежана.

— Да это мне Пашка сказал, он все время подсматривает.

— Я не подсматриваю! — возмутился Лаурыч. — Просто я слышал, они там скрипят…

— Значит, подслушивает, — поправился Пятахин. — Экий меломан завелся. А давайте проверим, что у него там на телефоне? Там у него, наверное, коллекция целая, он на Снежанку давно засматривается…

— Да у меня батарея еще в автобусе села! — Лаурыч покраснел пронзительно красным цветом и сжал кулаки — вот-вот кинется.

— Не надо, Паша, — неожиданно вмешался Листвянко. — Я сейчас ему пальцы ломать буду. Ему вчера мало было…

И Листвянко шагнул к Пятахину.

— Хватит бузить, — остановил Жмуркин. — Надо идти искать, надо позвать Капанидзе, может, спасателей…

— А может, она домой сдернула? — предположил Листвянко. — Она что-то молчаливая была в последнее время.

— Она всегда молчаливая, — поправил Гаджиев.

— Всегда молчаливая,