Вот в чем фокус - Герман Дробиз

И, кряхтя, поднимется гнусный премьер республики Бавона Терра. Он обведет зал мутными с похмелья глазами и скажет:

—   Дамы и господа, мы не предполагали, что бесприн­ципная деятельность нашего марионеточного правитель­ства будет принята так близко к сердцу гражданином Опрокидневым. В виде компенсации приглашаем без­утешную вдову погибшего совершить бесплатную турис­тическую поездку по нашим джунглям.

—   Это был одинокий человек,— сухо заметит судья.— И от него не осталось даже вдовы.

—   Осталась! — пронзительно крикнет Шараруева.— Я его вдова!

—   И я! И я! И я! — закричат с разных трибун На­талья Сергеевна, Марианна Власьевна, официантка Ве­роника, лаборантка Рита и многие другие.— Мы все его вдовы!

А Толька Клюев и двоюродная сестра Люська рухнут на колени и с криком: «Прости!» — упадут в обморок.

Однако не исключено, что некоторые из обвиняемых начнут изворачиваться.

Встанет, к примеру, продавщица из гастронома и скажет, что якобы не помнит такого покупателя. Тогда ей предъявят фотокарточку покойного. Шараруева попы­тается вырвать карточку из рук прокурора, чтобы покрыть ее слезами и поцелуями, и ее долго будут успо­каивать и отпаивать водой из казенного стакана. А продавщица равнодушно скользнет взглядом по задорному носу Опрокиднева, по всему его лицу, отмеченному крепкой природной красотой, и откровенно спасая шку­ру, скажет:

Первый раз вижу.

И от этих ее слов что-то вдруг переменится в зале. Кто-то шумно вздохнет, кто-то хихикнет, кто-то распах­нет неведомо откуда взявшиеся окна... Очнется от обмо­рока Толька Клюев, сядет на скамейку и как ни в чем не бывало закурит. Люська деловито посмотрит на часи­ки, поправит прическу и спокойно уйдет. Эдуард Фомич Буровин вытянет из нагрудного кармана своего пиджа­ка логарифмическую линейку и недрогнувшей рукой при­мется умножать четырнадцать на девятнадцать. Судья встретится взглядом с прокурором, и оба зевнут...

Зевнул и сам Опрокиднев, зевнул и открыл глаза.

Солнечный свет лился из распахнутого окна. Безза­ботный ветерок выкручивал занавеску. Снизу, с тро­туара, доносилось повизгивание метлы. Его заглушал грохот трамвая. Алая железно-стеклянная коробка про­ползла мимо окон, выбивая дугой синеватые искры. Пробежали хохочущие школьницы. Потом снова завиз­жала метла, потом она умолкла, и голос институтского дворника произнес:

—   А дальше пусть горсовет подметает.

И окончательно понял Опрокиднев неуместность сво­ей мечты. Нет, не встанет спартаковский капитан и не скажет: «Прости, Опрокиднев». А встанет он и скажет:

—   Знать не знаем Опрокиднева, гражданин судья. Мало ли у нас сумасшедших болельщиков, которые ме­шают нам жить и работать над дальнейшим совер­шенствованием спортивного мастерства.

И не встанет Шараруева, не скажет: «Я его вдова». А встанет она и скажет:

—   Да, я согласна быть вдовой. Но не Опрокиднева, а нашего директора. Но он, к сожалению, женат...

—    Ах так?! — воскликнул Опрокиднев.— Вы меня не знаете? Вы меня не любите? Вы для меня не прекратите? Тогда и я для вас не уйду. Никуда я отсюда не уйду, слышите?!

— Слышим, слышим,— ответил Эдуард Фомич Буро­вин, входя в помещение.— Начинайте работать.

Часы пробили половину девятого. Сотрудники склони­лись над столами, встали у кульманов. Затрещали ариф­мометры, зазвенел телефон. Опрокиднев углубился в рас­чет паропровода высокого давления и начал жить дальше.

ОПРОКИДНЕВ ХОРОНИТ ДЯДЮ

Памятные события дня.

1.  Представитель заказчика главный инженер «Монтажсистематики» Промышлянский вторично забраковал расчет, сделанный Опрокидневым при участии старшего инженера Шараруевой.

2.   Возвращаясь домой, Опрокиднев по случаю при­обрел портфель крокодиловой кожи.

Последняя мысль, перед тем как заснуть.

«Расчет плохой, а портфель хороший...»

Непосредственно сон.

Портфель лежал на журнальном столике. В его бла­городной пупырчатой поверхности тускло отражалась луна. Как и полагается во сне, до поры до времени все было тихо и неподвижно.

Внезапно с пронзительным пением разъехались створ­ки окна, и три безобразных чудовища, перевалив через подоконник, шумно плюхнулись на пол.

«Мама!» — подумал во сне Опрокиднев и забился в угол.

Громко стуча лапами и волоча хвосты, чудовища рас­положились вокруг журнального столика и дружно за­рыдали. Опрокиднев осмелел и вылез из угла.

Это были крокодилы, один очень большой, один не очень и один маленький.

—   Гм...— откашлялся Опрокиднев.— Вы... Как вы сюда попали?

При звуках его голоса они перестали плакать. Сред­ний крокодил тоже откашлялся и прохрипел:

—  Озеро Тана — Нил — Средиземное море — Чер­ное — Азовское — Дон — Волгодон и так далее и тому подобное, вплоть до дренажной системы вашего города. Понятно?

—   Понятно. Вы, стало быть, специально ко мне? Л что случилось?

При этих словах они снова зарыдали, а самый боль­шой коснулся мордой портфеля и прошептал:

—  Это был наш дядя.

Глубина их переживаний искренне поразила Опро­киднева.

—   Что же вы хотите? — спросил он.

—   Дядя завещал похоронить его на берегах родного озера,— пояснил большой крокодил.

—   Вы хотите забрать его?

—  Да.

«Жалко дядю,— подумал Опрокиднев.— И племян­ников жалко. А портфель еще жальче. Безумно жалко портфель».

Это невозможно,— твердо ответил он.— Приношу глубочайшие соболезнования в связи с его безвремен­ной кончиной... но в вашем дяде я храню важную тех­ническую документацию.

—   Что еще за документация? — спросил большой крокодил.

—   Видите ли...— замялся Опрокиднев.— Эта доку­ментация — сделанный мною расчет, и, как сказал пред­ставитель заказчика, мой враг Промышлянский, я могу его спокойно похоронить...

—   В чем же дело? — воскликнул большой кроко­дил.— Мы похороним их вместе, под одной пальмой.

—   Документацию, выросшую и размножившуюся в условиях умеренно континентального климата, нельзя хо­ронить в тропиках,— ответил Опрокиднев.— Она этого может не выдержать.

—   А нельзя ли устроить им отдельные похороны, каждому в своей местности? — поразмыслив, предложил большой крокодил.

—   Нет. В сложившихся условиях ваш дядя является как бы саркофагом для моей документации, и разделять их было бы более чем неуместно. Но я не вижу повода для огорчений, друзья. Ваш дядя — простой труженик водоемов, мог ли он мечтать, что когда-нибудь в нем будет храниться сложнейший расчет паропровода высо­кого давления?

—   Я такой же простой труженик, каким был мой дядя,— сказал средний крокодил.— И если бы в детст­ве я услышал, что когда-нибудь во мне будет храниться расчетчик паропроводов, я бы тоже не поверил. Однако мы рождены в замечательный век, когда мечты сбыва­ются,— закончил он и широко распахнул челюсти, наме­реваясь проглотить Опрокиднева.

—   Закрой пасть! — строго прикрикнул на него боль­шой крокодил.— Это всегда успеется. Итак, вы твердо намерены похоронить расчеты в нашем дяде?

—   Еще чего! — сказал средний крокодил.— В папке похоронит.

—   Этот расчет я делал совместно со старшим инже­нером Шараруевой,— заявил Опрокиднев.— Все, что я творю совместно с этим инженером, приобретает для меня характер святыни. А святыни, молодой человек,— обратился он к младшему крокодилу,— в папках не хо­ронят.

—   Предлагаю компромисс,— сказал большой кроко­дил.— Если вашу документацию нельзя хоронить ни в тропиках, ни отдельно от дяди, пусть похороны состоятся здесь.

—   Но только на берегу озера,— потребовал средний.

—   Разрешите высказаться откровенно,— ответил Оп­рокиднев.— С моей точки зрения, мы хороним не дядю с находящейся в нем документацией. Мы, наоборот, хоро­ним мой расчет, волею случая оказавшийся в вашем дяде. Ведь, если хотите, он мог оказаться и не в вашем дяде, а в чьем-нибудь другом. И даже в одном из пле­мянников,— беспечно добавил он, и в то же мгновение три пары челюстей зловеще заскрежетали.— Шучу! — поспешно крикнул Опрокиднев.— Так вот, поскольку мы в первую очередь предаем погребению расчетную доку­ментацию, считаю своим долгом информировать вас, что таковую хоронят не на берегах озер, а в так называ­емых архивах.

—   Какой вид имеют архивы? — спросил большой крокодил.

—  Это помещение, в котором стоят шкафы.

—   Хорошо, пусть будет шкаф,— сказал большой кро­кодил.— Но в соответствии с нашими ритуалами свежей могилке нужна искупительная жертва. При этом вынуж­ден заявить откровенно, что наиболее желательна чело­веческая.

—   Вы... вы с ума сошли! — закричал Опрокиднев.— Где я возьму вам жертву?!

Возникло тягостное молчание.