Джура - Георгий Тушкан

Кучаку захотелось пить, и он подошел к самой крайней луже с мутной водой.

В тихой луже, как в зеркале, Кучак увидел себя и прошептал, вспоминая слова, сказанные о нем в юрте: «Волосатый киргиз». Глядясь в воду, он начал выдергивать волосы из своей не в меру густой бороды, чтобы хоть немного изменить внешность, но жажда заставила его бросить это дело. Он нагнулся к луже; вода оказалась горько-соленой. Тогда Кучак пошел к большой луже в глубине долины. Он шел по сухой, потрескавшейся глиняной корке, и ему казалось, что корка под его тяжестью колеблется. Он остановился и топнул ногой. Корка треснула, и он погрузился в грязь.

— Вай, вай! — завопил Кучак и дернулся всем телом назад.

Но грязь засосала его выше колен. Он упал. Одноухая села невдалеке и завыла.

Много времени потратил Кучак, пока вылез из грязи. Если бы он провалился немного ближе к болоту, он бы уже не выбрался, потому что это был край страшного болота пухлых солончаков.

Дрожа от усталости, Кучак снова пошел к маленькой луже, чтобы смыть грязь. Он наклонился над водой и в испуге отпрыгнул назад. Из лужи смотрело на него страшное лицо. Вдруг Кучак улыбнулся: если он сам не узнал себя — значит, никто его не узнает. И он решил не отмывать грязь с лица.

Кучак взобрался на склон холма, где виднелась тропинка, и пошел по ней на юг. За ним бежала Одноухая.

Через несколько часов пути ему встретился всадник. Увидев Кучака, всадник съехал с тропинки и начал ругаться:

— Ты, прокаженный, как ты смеешь ходить среди здоровых людей? Иди к своим прокаженным в горы!

— Куда? — спросил Кучак, вжимая голову в плечи и подтягивая руки, чтобы казаться еще меньше.

Всадник показал нагайкой на большую гору вдали и, ударив коня, поскакал дальше.

Кучак вспомнил, что Саид тоже говорил, будто у прокаженных можно спрятаться, и пошел к горе.

Зная от Саида, что по здешним дорогам бродит много басмачей, Кучак завернул свое золото в грязный платок и обвязал им вроде ошейника горло Одноухой.

Ночью по гальке, резавшей ноги сквозь дырявые ичиги, шел Кучак к горе. Так шел Кучак ночь и день, и уже снова наступил вечер, а гора все была на том же расстоянии.

Прошло несколько дней. Кучак так сильно голодал, что как-то ночью убил Одноухую и съел ее. Теперь он спал на ее шкуре и пропах псиной. Овчарки, выбегавшие ему навстречу с гор и ущелий, почуяв этот запах, нападали на него и долго провожали его лаем.

Кучак шептал заговоры, но это не помогало. Во что только не верит человек, потерявший веру в себя!

VI

Издали казалось, будто отвесный берег реки рассечен на огромные желтые глыбы десятиметровой высоты.

На самом верху двух таких глиняных утесов виднелись домики. Внизу, возле воды, стояла мельница. Здесь же, на берегу, у выхода одной из широких промоин, по которой сбегала вниз тропинка, лежал плот из бурдюков. Эти мешкообразные голые бараньи шкуры, надутые воздухом, были единственным средством переправы через мутно-желтую быструю реку.

Некоторые бурдюки сморщились, и их чуть ли не до половины затянуло илом, принесенным дождевой водой из промоины. Да это и понятно: в уединенном кишлаке жило много прокаженных, поэтому сюда редко кто заходил; а если кто и появлялся, то по крайней нужде. Нехороший слух шел о кишлаке. Здесь бывали контрабандисты, грабители, скрывавшиеся от властей. Это были выгодные пришельцы. Они приносили с собой много денег и ценных вещей, которые Янь Сянь, старшина кишлака и хозяин чайханы, опиекурильни и мельницы, ловко прибирал к рукам.

В один из ясных дней «индийского лета», когда девушки украшают красными осенними листьями свою голову, в кишлаке прокаженных все всполошились.

Старухи бросили катать войлок, звон молота перестал доноситься из кузни. Любопытные столпились у самого края обрывистого берега и с интересом смотрели на противоположный берег.

А на другом берегу стоял человек невысокого роста, кричал что-то и призывно махал рукой.

Янь Сянь, подняв полы синего халата, медленно сошел к реке, стал у самой воды и, прикрыв глаза ладонью, долго всматривался в незнакомца на том берегу. Он никак не мог решить, стоит ли перевозить в кишлак этого грязного старика в драном халате, но все же приказал мельнику перевезти незнакомца. Янь Сянь, хитрый и опытный проныра, знал, что по одежде нельзя судить о человеке.

Вскоре Кучак — а это был он — стоял перед толпой прокаженных. Они показались Кучаку отвратительными.

Янь Сянь повел Кучака в свою чайхану, а любопытная толпа пошла следом за ними. Кучак сторонился прокаженных и людей с оспенными язвами на лице. Он боялся заразиться, хотя твердо помнил, что от оспы предохраняет съеденное им мясо уларов. В чайхане Кучак удивил всех своей прожорливостью, а когда хозяин Янь Сянь потребовал плату, Кучак дал ему кусочек от расплющенного золотого бокала.

«Ага, — подумал Янь Сянь, — это, по-видимому, переодетый богач, не знающий цены золоту».

— Уважаемый, — сказал он вслух, — я дам тебе хорошую кибитку, дров, ты на свое золото сможешь приходить ко мне каждый день в течение четырех месяцев и съедать утром и вечером по две пиалы рису и курить опий.

— Но я не хочу курить, — сказал Кучак.

— Как — не хочешь? — удивился Янь Сянь. — Все прокаженные курят, чтобы усладить свою тяжелую жизнь, полную горя и страданий. Или ты не прокаженный? У тебя особые цели?

— Я буду курить, — покорно ответил Кучак. — Но пусть никто не дотрагивается до меня: я болен многими страшными болезнями. Их послал на меня арвах за то, что я зарезал сотни людей. Я буду жить среди вас, о почтенные. Вы поможете мне выполнить обет не притрагиваться ни одним пальцем к другому человеку. Нет бога, кроме бога, и Мухаммед — пророк его!

В тот же вечер, чтобы не вызвать подозрений, Кучак пошел в опиекурильню, помещавшуюся рядом с чайханой. Войдя в небольшое помещение, он попал в чадный туман, насыщенный звуками тяжелого дыхания, вздохами и бормотанием. Потом он рассмотрел низкие стены, затянутые паутиной, и грязные циновки у стен, на которых лежали люди. Янь Сянь потянул его за рукав и сказал:

— Ложись!

Кучак послушно опустился на грязную циновку и положил голову на деревянный чурбак. Янь Сянь отломил кусочек от длинной плитки, надел его на шпильку и стал разогревать над огоньком светильника. Когда опиум размягчился, он скатал его в крохотный шарик и опять начал нагревать над огоньком. Когда поверхность шарика задымила, он взял длинную трубку с медной чашечкой, положил опиум на медную сетку чашечки и сказал:

— Выдохни весь воздух, который накопился у тебя в груди, и вдыхай сладостный опий.