Утро без рассвета. Колыма - Эльмира Нетесова

— Никуда не ездил.

— Ну, а если я свяжусь с селом по телефону? Узнаю. Как тогда? — смотрел Яровой на Рафита.

— Звоните, — равнодушно ответил Магомет, но глаза его забегали быстрее.

— Что ж. Село закажу. Сегодня же. Но если ты говоришь неправду… Ведь я тебя допрашиваю, как подозреваемого в убийстве Евдокимова.

— А я не убивал.

— Тогда говори правду.

— А и не вру.

— Да, но дорогу в отпуск тебе оплатили не до села, и обратно. Ты сдал в бухгалтерию билеты, а на них конечный город— Ростов-на-Дону[25]. А ты пытался это утаить. Значит есть, что скрывать! — нажал следователь.

— А я в Ростов к бабе ездил.

— Скажи адрес, сделаем запрос.

— Кто ж дает адреса милашек? — ухмыльнулся Магомет и добавил:

— Разве на квартире встречался? Нет. Она замужняя. Со мной баловалась.

— А откуда ты ее узнал? Всю жизнь прожил у себя в селе. Потом — лагеря. Поселение. И вдруг любовница в Ростове?

— Долго ли, умеючи?

— Ну хорошо, если ты настаиваешь, что в Ростове была любовница. А в Баку? Там кто?

— Там. Там тоже баба.

— И тоже любовница? И замужняя?

— Да. С холостячками не вяжусь.

— Хорошо. А в Магадане?

— Там просто так был!

— Да. Ну, а в Минск ты зря съездил. Сколько денег на дорогу потратил. А оплатили только до Ростова. Урон потерпел. Убыток. А?

— Зато свет посмотрел.

— Послушай, а не многовато ли любовниц у тебя? В твоем возрасте это даже ненормально.

— А что? Кому и в двадцать лет бабу не надо. Другой и в шестьдесят мужик.

— Тоже верно, но скажи, зачем ты все-таки скрывал, что выезжал из села?

— А я не скрывал. Ну, баб навестил и все.

— Когда и где ты с ними познакомился?

— Еще до лагеря!

— Где? — посуровел Яровой.

— На свободе еще.

— Хватит, Рафит. В Минске ты искал Авангарда. Потому что тот до судимости жил там. Потом поехал в Ростов. Хотел среди воров адрес его узнать, или у своих бывших дружков. С какими сидел. Но то ли они подсказали, то ли сам додумался — поехал в Магадан. Там узнавал. Не случайно в Баку оказался. Это — рядом с Ереваном. Этот билет до Еревана ты выкинул? На всякий случай. Чтоб и самому об убийстве забыть. Но билет не труп. Самого Скальпа не выкинешь. Почему же ты из Ростова не поехал сразу в Баку? А только после Магадана? — спрашивал следователь.

— Не убивал я его! Не убивал!

— А зачем искал? Ну, говори. Сам говори, — предложил Яровой.

— Он мне всю жизнь сломал. Целых десять лет. Что мне теперь? Копил. Собирал. Себе во всем отказывал, а приехал в село, ни одна за меня замуж не пошла. И деньги не помогли. Не в них дело. На годы указали. А разве я виноват? Он! Из-за него все прахом пошло. И при деньгах нищим оставил. Даже девки, что засиделись, не согласились за меня! Калым потребовали! За кого! Да я на них десять лет назад… Я молодую взял бы! А такую— давай впридачу калым, не согласился бы. Зато теперь любой был рад. Но я, не они! К пятерым сватался. И деньги не выручили. И все из-за него! Негодяй! Я думал выкупить годы у старости! Да только этот меня заранее похоронил! Село надо мной смеялось! А за что? — стиснул голову Магомет.

— Но смертью его разве вернешь упущенное?

— Я не убивал! Нет!

— Рассказывай, только успокойся, — предложил Яровой.

— Не убивал я его! Это он меня чуть не убил! Оглушил чем-то! Когда я вошел в купе. Он видел меня. И ждал, я его караулил, но он опередил. Я не успел ему и слова сказать, очнулся я уже на конечной станции. А Скальпа и след простыл. Я проводнице сказал, что упал с верхней полки. Поверила, но вызвала скорую помощь.

— Когда это было?

— Двенадцатого марта.

— Чем можешь подтвердить?

— Больничный есть. Сотрясение мозга получил. На память храню. Думал, при встрече все вспомнить. В больнице, когда меня привезли, удивились, как жив остался. Только на третий день меня из больницы выпустили. Едва уговорил.

— А почему же ты не поехал за ним?

— Времени было в обрез. Отпуск подходил к концу. А лишаться из-за него еще и северных льгот я не мог. Да и состояние не то было. Надо было дом продать, потом добраться.

— Ну, а почему сразу не сказал?

— И так покушение на убийство пришьете. Этого боялся. А сознался потому, что не хочу, чтобы на меня чужой грех повесили. Своих хватает.

— А где ты был двадцатого марта?

— Я в этот день дом продал. Оформлял документы. Могу показать. Заверено в сельсовете. Сделайте запрос. Созвонитесь. Там на документах и адрес сельсовета есть, — зачастил Магомет.

Через полчаса запыхавшийся Рафит влетел в кабинет, держа в трясущихся руках больничный лист и документы о продаже дома. Положил их перед Яровым, тот внимательно изучил их. Рафит переминался с ноги на ногу рядом.

— Ну что ж, у меня нет оснований не верить печати сельсовета. Будем считать твое алиби установленным. Можешь быть свободен! — сказал следователь.

Рафит, оглядываясь, вышел из кабинета. Потом заторопился. Скорее! Куда? Да все туда же, к реке. Он сел на валун. Стояла ночь.

Тряслись руки Магомета. Он смотрел на темную, как его собственная жизнь воду. По ней шли, закручивались в спираль воронки, как привратности судьбы. О чем он думал? Прощался с прошлым? Встречал старость? Как знать.

ТЯЖЕЛАЯ ПАМЯТЬ

Костя сегодня опять не спал. Ночью у Митяньки начала подниматься температура. Мальчишка стал бредить во сне. Кричал. Звал мать. Он всегда звал ее, когда болел. Столько лет прошло, как ее нет, а он зовет. Пересохшие губы мальчонки потрескались. Лоб горит, все тело, мокрое, горячее.

— Митянька! Сынок! Да что же это за напасть такая на нас с тобой? Проснись, — будит парнишку Костя.

— Мама! Я боюсь змеи. Она душит меня. Мама! Помоги! — кричит Митька.

Медуза накинул на плечи телогрейку, выскочил из дома. Побежал за врачом.

— Ангина, — сказала та, осмотрев ребенка. — Аспирин будете давать и горячее молоко с медом. Пусть лежит. Вставать ему нельзя.

А Костя побежал в столовую, в магазин. Принес молока. Меда не было. Положил в молоко малиновое варенье. Уговорил мальчишку выпить две кружки. И, натянув на него свитер, обмотал шею ему шарфом. Сел рядом.

— Спи, сынок, — просил он Митяньку.

— Не хочу. Расскажи мне что-нибудь.

— А что?

— Что хочешь.

— Когда ты закончишь третий класс, мы снова поедем с тобой на материк. Я повезу тебя отдыхать. На море. Мы будем лежать с тобой на песке и загорать. Долго-долго. Пока ты не станешь таким, как эскимо. Я буду покупать тебе много мороженого и напитков.

— Не надо. Ты опять будешь сидеть рядом. Ничего не есть, а только курить. И у тебя будут больные глаза. Я не хочу, чтоб ты болел.

— Я не болел, Митянька. Это память болела.

— Память? А разве она болит?

— Да, сынок. Моя болит.

В тот день, когда он увел Митяньку от могилы матери в свой дом, тот надолго слег. Без врачей, сам Медуза знал, в чем тут дело, и старался меньше напоминать ему о матери. Купил фотоаппарат, велосипед. Но Митянька по ночам убегал к морю. Туда — куда оно вынесло его мать.

Костя тихо подходил к мальчонке. Укрывал его плечи. Садился рядом. Они долго молчали. Каждый о своем думал. Митянька — о потерянном, отнятом. Костя — об упущенном. Потом, когда уставшее море совсем скрывалось в темноте. Медуза брал на руки мальчишку и, всхлипывающего, уносил домой.

Вскоре, когда Митяньку он усыновил официально, решил Костя свозить мальчишку в его город, забронировать квартиру, где тот жил с матерью. Вдруг, став взрослым, захочет вернуться! Туда. Насовсем. И приодев парнишку, решил поехать с ним в тот же день, когда закончилось его поселение.

В дороге мальчишка немного отвлекся. Он разглядывал пробегающие за окном деревья, деревни. И громко восторгался. Однажды он долго стоял у окна. И вдруг закричал:

— Мама! Твои любимые березки! Смотри! — но оглянулся и встретился с глазами Кости. Сник. Медуза понял, Митька всегда помнит и любит ее одну. С ним, с Медузой, он просто смирился. Смирился потому, что беда заставила.

Квартиру они забронировали быстро. Оформили ее на Митяньку.

Костя ждал, что родственники мальчишки захотят забрать его. И, чтоб смягчить их, накупил подарков всем. Те и не подумали даже предложить Митяньке остаться. Хотя бы временно. Никто не спросил, отчего и как погибла Мария. Они не опросили Костю, кто он и почему забрал Митяньку к себе.

Ночью, когда мальчишка уснул, Костя долго гладил его вздрагивающие во сне плечи.

— Не плачь, сынок. Родственники — еще не родные. Не о чем, и не о ком плакать. Они — никто. Ты теперь мой. Дмитрий Константинович Чумаев! И между прочим — неплохо звучит. А? То-то! Спи! Не плачь. Хоть и гордиться мне нечем, погано жил, зато твою жизнь мы устроим. Еще как!

И Костя решил свозить сына на Черное море. Денег хватало. И Медуза, накупив мальчишке мороженого, морса, садился с ним рядом, на песок. Тот ел. А Костя курил. Много.