Утро без рассвета. Колыма - Эльмира Нетесова

Но ледяной перевал не стал от этого покладистее и добрее. Он подставлял нарте крутые бока свои, вылизанные ветрами. Без единой щербинки и царапины. Ноги на таком зеркальном льду разъезжались в разные стороны и не могли удержать.

— Эге-гей-й! Пошли! — кричал коряк собакам. И показывал им увесистый остол. От вида его у псов хвосты к животам прилипали. Они, задыхаясь, тянули нарту вверх.

Усилие. Шаг. Еще усилие. Постромки, как струна натянуты. Сколько трудного, собачьего пота видели они. Возьмись за них. И запахнут руки горячим дыханьем собак, порезанными постромками боками и плечами, злобой укусов, кровью, пересохшими глотками. Короткими ночевками и длинными дорогами.

Яровой глянул вверх. Потом — вниз. Ему казалось, что прошло уже много времени. Однако пройдена была лишь треть скалы, — треть подъема.

Собаки уже не менее пяти раз съезжали вниз, и снова поднимались вверх. Каюр помогал вожаку, но и сам падал, съезжал, ушибался и снова поднимался вверх. Колени и бока Аркадия тоже болят от ушибов, но надо идти, а значит и терпеть. Терпеть покуда есть силы.

Шаг, еще шаг, со свистом вырывается из собачьих глоток сухое дыхание. Глазам больно от блеска льда. Еще усилие, нарта продвигается вверх еще на несколько сантиметров. Аркадий ступает на сверкающий выступ, нога тут же срывается и он летит вниз. В глазах— искры, в затылке— боль. Чудом удержался на уступе. Избитое тело болит.

— Давай, паря! — кричит каюр, А через минуту сам летит вниз кувырком. Собаки сочувственно смотрят вслед. Но не двигаются ему на помощь. Ведь потом снова придется подниматься вверх, поливая каждый сантиметр льда собственным горячим потом. Хозяина жаль, но себя еще жальче.

Ноют собачьи лапы. Изрезанные ледяными уступами, кровоточат подушечки пальцев. Кровавый след ползет и срывается на скале. Недаром говорят коряки:

— Прежде, чем подняться на скалу, простись с семьей.

Аркадий внезапно оглянулся. Визжащим, лохматым комком нарта с воем летит вниз. Не удержались собаки. Не пускает скала. Все сначала. Каюр поднял к небу руки, ругает небо. Потом отвязывает от пояса чаут[24]. Один конец дает Яровому.

— Садись за уступ. Я привяжу нарту, а ты тяни. Так быстрей будет. Потом мне поможешь. — И, обвязав себя вокруг пояса, сел на лед, оттолкнулся ногами, подскакивая на выступах, мячиком полетел вниз, следом за нартой. Вот он скатился. Привязал нарту вторым концом чаута. Подтолкнул собак и крикнул:

— Тяни.

Собаки побежали в гору, быстрее перебирая лапами. Нарта горбато тряслась следом.

— Быстрее! — доносится снизу.

Яровой потянул чаут живее. Собаки завизжали, каюр прикрикнул снизу на них. Они умолкли.

— Быстрее! Быстрее! — подгоняет себя Яровой. Руки, обмотанные чаутом, вспухли, покраснели.

Яровой тащит нарту и собак, упираясь грудью в выступ. Еще немного. Совсем немного. Вот уже совсем близко. Рядом. Ну, еще несколько усилий. Так. Ну! Вот и все. Аркадий заводит нарту за выступ. Сам прижался к нему животом. Собрав чаут в спираль, взял один конец в руку. А свернутый в пружину ремень, размахнувшись, вниз метнул. Удачно. К самым ногам каюра. Тот обвязал себя вокруг пояса. Махнул рукою:

— Готово! — и побежал на скалу.

Яровой тянул его, не давая передохнуть. Тянул, хотя у самого дыхание стало перехватывать. И блеск льда слепил глаза, жег их огнем.

— Хорошо. Давай беги! Беги! — кричит Яровой. И тянет чаут до кровяных мозолей.

— Послушай, а что если и дальше так? Мы сохраним собак. У них будет больше сил для ровных мест. А сами меньше вымотаемся. Пойдет вверх один и тащит, потом поменяемся. Как ты?

— Не пробовал! — засомневался каюр.

— А давай! Так надежнее! — настаивал Аркадий. И пошел вверх. Мысль о том, что он может сократить срок пребывания в пути, придала сил. Подстегивала. Он крепко держал в руке конец чаута. И чудо! Ноги перестали скользить.

Вот и вершина. Стой! Как красиво здесь! Как светел и прекрасен этот мир! Яровой вдыхает воздух полной грудью. Но что это? Ах да, каюр за чаут дергает. Торопит. Ну давай, давай!

И снова ползет по скале нарта, бегут собаки. Визжат. Не привыкли к помощи. Сами свой хлеб привыкли отрабатывать. Выскочив на вершину скалы, собаки стали зализывать бока, выгрызать лед, попавший меж пальцев. А Яровой уже тащил каюра.

— Живее! Не тормози! — кричит он ему.

Выскочив на вершину, каюр рассмеялся:

— Слушай, паря, пять часов сберегли! Эту скалу лишь к ночи всегда одолевали. А сейчас за четыре часа!

— Ну и хорошо! — обрадовался Яровой.

— Теперь спускаться давай, — предложил старик.

— Давай. А как?

— Это не легче подъема.

— Послушай, езжай вниз. На собственном заду. Потом я привязываю нарту и постепенно отпускаю чаут. Ты внизу ее встретишь. Л я следом скачусь. Идет?

— Давай! — понравилась идея коряку.

Через полчаса они благополучно двинулись к следующему перевалу. Третий перевал был взят глубокой ночью. Когда удивленные шезды, онемевшие от восторга, улыбались двум людям у маленького костра. У них слипались глаза. Но какая беда от того? Ведь проделан двухдневный путь. Двухдневный! За день! Такого не помнили собачки, не слышал о таком и старый каюр. И даже скалы! Посрамленные, они скрыли лица за тучами.

Аркадий тихо слушает голос тундры. Она живет. Вон собаки тихонько повизгивают во сне. А там, в стороне заяц пробирается. Тихонько, чтоб собаки не учуяли. А это! Это что за погоня! Кто бежит? Олени! Их много! Дикие! Но кто их гонит? Кого они так испугались? Яровой вглядывается.

Волки! Их целая стая. Громадный вожак гонится за маленьким олененком. Выплывшая луна осветила две тени. Прыжок. Яровой выхватывает пистолет. Выстрел охнул третьим дыханием. Следом за ним раздался визг умирающего вожака. Стая набросилась на него, забыв об оленях. Те умчались далеко. Не оглянувшись на остановившего погоню.

Каюр подбросил дров в огонь.

— Хорошо стреляешь! — улыбнулся он.

Аркадий положил пистолет на место. Первый раз за эти годы он выстрелил. Но иначе не мог. Почему-то именно сейчас ему вспомнились рассказы отца о войне. Страшные были те рассказы! С тех пор, с тех лет Яровой не терпел насилия. Ни над кем, ни над чем, что жило и дышало. А коряк уважительно смотрел на Аркадия.

— Однако, хорошая башка у тебя, паря! Умная. И сердце доброе. Мало таких, как ты, здесь бывает. Другой — олешка бы убил. А ты — волка! Молодец! Хороший человек, — улыбался каюр.

Собаки уже спали. Их лапы подрагивали во сне, словно продолжали бежать, катиться по недоступным перевалам. Ведь не зажили бока. Вот и скулят во сне псы. К утру им станет легче, и снова в путь. Такой трудный, и утомительный. Спит и каюр. Не дремлет только тундра. Она никогда не спит.

Утро еще не наступило. Еще жили на небе звезды, еще небо не очистилось от тьмы, а Яровой уже подживил костер и, растопив снег, вскипятил чай.

— Вставай, старик! В путь пора! — разбудил Аркадий коряка. Тот  быстро встал. Вместе они попили чаю и нарта тронулась в путь.

— Сегодня нам будет немножко трудно, — предупредил коряк.

— Почему?

— Чегейтынуп будем переваливать.

— А что это.

— Сопка. Песчаная голова. По нашему— Чегейтынуп! Сверху нам песок в глаза будет сыпать. Знаешь сколько глаз она попортила!

— Ладно. Посмотрим. Но ехать все равно надо. Не сворачивать же назад.

— Трудно будет, паря. Собаки долго песком плеваться станут. Да и сами. Глотка, однако, долго болеть будет, — заранее сетовал каюр.

Как только солнце окрасило снег тундры в нежнорозовый свет, нарта подъехала к четвертому перевалу. Он был ужасен. Отвесные бока его морщились, грозились вот-вот обрушиться на головы людей.

— Как ты на него взбирался раньше? — спросил Яровой.

— Вон по тому склону. Видишь. Так дальше, но легче.

Аркадий понял, что иного выхода нет, и согласился.

Когда солнце стояло в зените, упряжка подъехала к Чегейтынуп. Голова сопки была рыжей. И ветер, поднявший на вершине ее песок, сделал сопку живой. Словно рыжие кудри развевались на ее голове.

— Вот она! Проклятая! — ругался каюр.

— Погоди! — остановил его Яровой. Внимательно оглядел сопку. Там, где был подъем, ветер завихрял песок сильно. С другой стороны — более крутой — ветра было меньше. Но лед. Правда, и его песком попудрило. Взобраться туда можно быстро. Но как быть с собаками? Сюда их если и поднимать — песка наглотаются. Ослепнут. «А что если их поднять сзади? Волоком! И каюра. Сам рот шарфом завяжу, если ветер закрутит. Надо испробовать». И он повернулся к коряку.

— Я поднимусь. А ты привязывай нарту не спереди, а сзади.

— А собачки? Они же лапы порежут, бока.

— Поставь их на брезент, каким нарта укрыта. Брезент закрепи. Собак положи. Я поднимусь. Через брезент не порежутся.