Крылья - Кристина Старк

2011-й подкрался незаметно, как убийца. Подкрался, резво взмахнул ножом, и наша семья развалилась на куски, как праздничный каравай: Кор улетел в Сидней, и я больше не видел его. Альцедо расстался с телом афганца, повалялся несколько месяцев в реабилитации, а потом снова ушел в прыжок. Диомедея, недолго думая, «прыгнула» во второй раз. Я планировал дождаться того момента, когда по крайней мере один из них сделает контрольный звонок, но хочешь рассмешить Бога – расскажи ему о своих планах…

Меня выбросило в тот день, когда я с группой других студентов отправился наблюдать открытую операцию на сердце. Скальпель погрузился в тело и вскрыл грудную клетку, как устрицу. Потом руки в синих перчатках раздвинули ребра и обнажили сердце. Я наблюдал за подобными операциями уже раз сто, но на этот раз на столе лежит девочка пяти лет. Ее сердце не больше яблока и трепещет, как дикая птица. Я закрыл глаза и…

Открыл их в совсем другом месте.

7. Феликс

Все глубже и глубже в темноту. Темнота смыкается над моей головой, как вода над головой дайвера. Полное погружение. Я срываю с лица маску и втягиваю в себя воду. Или темноту. Без разницы, что это, – я больше не хочу на поверхность, мне нравится здесь, в глубине. Кто-то наотмашь бьет меня по щекам. Я прикрываю руками голову и зажмуриваюсь.

– Что ты колол кроме герыча?! Спидбол? Винт?!

Удар по лицу. Такой сильный, что темнота тут же рассеивается. Я открываю глаза.

Надо мной серое, испуганное лицо женщины, которая, несомненно, сидит на игле. Обтянутые тонкой, как пленка, кожей скулы, две впалые ямы вместо щек, большие нездоровые глаза. Когда-то она была даже красива, пока безумная погоня за кайфом не высосала из нее всю жизнь. Мое сознание путается, галлюцинации накатывают одна за другой, как волны: голова женщины медленно превращается в голову птицы с красным клювом.

– Сукин ты сын, собрался подохнуть прямо вот так? Прямо у меня на хате?

Птица говорит еще что-то, но остальные слова я слышу впервые: видимо, это тот изощренный мат русского языка, который мне вряд ли доведется услышать где-нибудь еще. Похоже, она только что обнаружила это тело и вколола ему какой-то препарат, который успел спасти мозг от гибели, но не успел удержать в нем душу ее приятеля. Так что теперь здесь я. Но пока непонятно, надолго ли. Судя по обжигающей рези в груди и свистящей одышке, у меня отек легких. Отек теперь уже моих легких. И судя по всему, осталось мне недолго. Я продержусь на плаву еще несколько минут, а потом мозг начнет медленно превращаться в желе: у тела передозировка и отказывают сердце и легкие. Счет идет на секунды.

– Скорую, прошу тебя, – задыхаюсь я, каждое слово отдается пожаром в груди.

– Скорую тебе, ублюдок?! – взрывается она. – Они же потом душу из тебя вытряхнут, и ты же, трепло, все им расскажешь. А мне нужна моя хата и мой, черт его раздери, бизнес!

Сейчас она выглядит почти грустной и вытирает слезы фиолетовым крылом.

– Я ничего им не скажу. Я ничего не знаю, – хриплю я. – Скорую, или мне конец.

Та колеблется.

– Я люблю тебя, – беззвучно говорю я.

Меня учили, что эта уловка всегда действует. И она действует.

– Ты врешь, даже стоя одной ногой в могиле, выродок, – шипит она. – Но я сделаю вид, что поверила тебе. В последний раз.

Она вскакивает и начинает жать на кнопки телефона. Ее голос звучит чисто и слегка испуганно – так звучал бы голос матери, которая возвращалась с прогулки с белокурым младенцем и споткнулась в подъезде о грязное, бездыханное тело.

– В соседнем подъезде какой-то… человек, – говорит она, тщательно подбирая слова. – И, кажется, ему очень… плохо. Приезжайте, иначе он… все.

Она продиктовала адрес. Потом схватила меня под мышки и потащила в подъезд. Один пролет, два, три. Я хриплю так сильно, что вот-вот начну выплевывать собственные легкие.

Ступенька врезается в мои шейные позвонки, мои руки шарят по бетону, пытаясь нащупать что-то, за что можно схватиться. Мне кажется, что я проваливаюсь в яму, наполненную жуткими плотоядными тварями.

– Подожди! – задыхаюсь я, надеясь, что она еще здесь.

– Чего еще?

– В какой мы стране?

– Катись к дьяволу, красавчик! Нет, надеюсь, что ты уже там!

Крохотная палата, пять на пять, четыре металлические койки, решетки на окнах.

– Мне нужно позвонить, – говорю я, хватая за руку грузного, суетливого мужика в зеленой униформе, который уже пять минут пытается нашарить вену на моей руке. На сгибе локтя нет живого места – сплошная гематома, так что ему приходится искать вены на тыльной стороне ладоней.

Я часто отключаюсь и не могу понять, сколько времени я здесь. Хуже всего не то, что вокруг меня такие же, горящие заживо люди. И даже не начавшийся абстинентный синдром, который методично убеждает мозг в том, что у меня сломаны все до единого суставы. Хуже всего то, что я не могу подняться и позвонить.

МНЕ НУЖНО ПОЗВОНИТЬ.

– Здесь есть телефон? – говорю я.

Мужик поворачивает ко мне свое отекшее лицо со следами вчерашнего алкогольного марафона:

– Че?

– Я хочу позвонить…

– Ага, – бубнит он, наконец нашарив вену. – А я хочу дом у моря и голубой «кадиллак».

«Договорились», – готов сказать я, но этот укол…

Темнота.

Я рассматриваю свои тощие слабые руки, на правой ряд китайских иероглифов: «Брат и сестра». Как мило… Мне нужно позвонить. И желательно до того, как меня перебросят полиции. Что-то подсказывает мне, что это рано или поздно случится.

Передо мной девушка-врач. Пол-лица скрыто маской, я вижу только глаза – холодные, зеленые, колкие, как бутылочное стекло, и тонкие ладони в перчатках. Она рассматривает мои воспаленные сгибы локтей и что-то чиркает в блокноте.

– Мне нужно позвонить, помогите мне, – прошу я.

– На этаже есть бесплатный телефон по городу.

– Мне нужно позвонить в Швейцарию.

– Ничем не смогу помочь, – ровно отвечает она и снова возвращается к моим рукам, которые находит гораздо более занимательными, чем мою говорящую голову.

– Я заплачу вам, как только выберусь отсюда.

– Я слышала эту фразу миллион раз, – смеется девушка. – Телефон – это первое, что обычно требует вся ваша братия. Телефон-телефон-телефон…

– Иногда наркоманы не те, за кого себя выдают, – говорю я спокойно, чувствуя как глаза-осколки впиваются в мое лицо.

Под маской ее рот кривится в улыбке. Она захлопывает блокнот и собирается уйти. И тогда я цепляюсь за ее рукав и говорю:

– На одних нейролептиках я долго не протяну, вы же сами знаете. Мне нужны опийные антагонисты, анальгетики и противосудорожные, потому что мне кажется, что меня рубят, пилят и сжигают заживо. Мне нужно позвонить. Не дилеру. А тому, кто в состоянии обеспечить меня всем этим.