Медиа-пиратство в развивающихся экономиках - Джо Караганис

Через десять лет после перехода от коммунизма, Герман Греф, министр экономического развития, предложил жесткую оценку российских культурных институтов: материальные позиции театров, музеев и другой культурной инфраструктуры находились в серьезном спаде; культурная и информационная изоляция большинства регионов России повышалась; зарплаты среди работников сферы просвещения падали. Как результат, он подчеркивал, Россия играет все меньшую и меньшую роль в мировой культуре (Греф, 2000). Группы, наиболее пострадавшие от этого спада, были работники школ, университетов, оркестров, музеев и других культурных и образовательных институтов — ядра российской интеллигенции. Резко падающие доходы и растущие цены культурных и образовательных товаров сделали этот класс образованных горожан естественными потребителями пиратской продукции. Превосходное разнообразие на пиратском рынке, особенно для узко распространенного и зарубежного импорта, усилило эту связь.

В интервью, члены этого класса показывали удивительно доброжелательное отношение к пиратской продукции. Некоторые называли пиратство своим спасением или избавлением. Они имели в виду, что пиратство предоставляет единственный доступ к миру неблокбастерных товаров — независимой музыке, фильмам в стиле арт-хаус и множеству западных произведений. Такой доступ не является роскошью для членов этой группы, просто в большинстве случаев им это необходимо в силу их профессиональной деятельности в качестве музыкантов, писателей, редакторов и продюсеров. Пиратство, а не легальный рынок, позволяет им участвовать на международной культурной арене. Следовательно, это также условие их выживания и возрождения как профессионального класса. Один санкт-петербургский критик и учитель колледжа объяснял:

«Библиотеки сильно истощены. Я не могу найти ничего современного — ничего, чтобы вышло после 1985 года. И если я только смотрю фильмы в наших кинотеатрах, мне придется уволиться с работы. Я не буду знать, о чем писать! Благодаря пиратам, я могу скачивать нужные мне книги. И что будут писать в журналах, если люди, которые любят меня, не могут посмотреть фильмы, которые я знаю, будут описаны в этих журналах?»

Такие взгляды — обычное явление для России и подкрепляют основные находки этой работы: пиратское распространение играет важную роль не только в отношении доступа и потребления в медийной экономике, но также и в производстве. Ниже уровня самой высокодоходной страты на российском рынке и других развивающихся рынках глобализация медиа культуры в основном проходит за счет пиратской продукции.

На протяжении нескольких лет после развала СССР в 1991 году, власти работали над созданием правовых институтов, необходимых для современной рыночной экономики, включая первые прозападные законы об интеллектуальной собственности. Принятием законов «О правовой охране программ для ЭВМ и баз данных» (1992) и «Об авторском праве и смежных правах» (1993) завершились несколько лет работы, провозгласив приоритет адаптации и переноса европейских норм интеллектуальной собственности на российский контекст. Согласующееся с большинством интерпретаций в Бернской конвенции, авторское право в новом законе описывалось как частное право с ограничением уголовных наказаний только случаями коммерческого нарушения. Уголовное преследование также было прописано в законе об охране программ, распространившись на нелегальное коммерческое копирование программного обеспечения. Вплоть до 1997 года, старый Уголовный Кодекс давал в таких случаях до двух лет принудительных работ и/или штраф, но этот закон очень редко применялся (Голованов, 2008).

После 1992 года ответственность за соблюдение законов об интеллектуальной собственности была приписана к новым российским полицейским агентствам, включая МВД и ФСБ. Скоро также появилось множество негосударственных антипиратских организаций с целью гарантировать, что интересы зарубежных (а со временем и отечественных) обладателей авторских прав будут учитываться при улучшении законов.

Новые правовые институты — и исполнение законов в целом — в тот период были, тем не менее, очень слабы. Урезание финансирования и сокращение штата сделали полицию внутренне неорганизованной и недостаточно обеспеченной необходимыми ресурсами. Социальный и экономический беспорядок, произошедший вслед за стремительным разрушительным переходом от коммунизма, поднял уровень преступности на небывалую высоту и способствовал появлению мощных криминальных структур, подменивших правовое принуждение и действующих безнаказанно, особенно в отношении ненасильственных «захватов собственности». Хотя IIPA и другие группы громко жаловались о пиратстве на протяжении 1990-х годов и, в частности, о неэффективности российского законодательства, эти жалобы привлекли мало политических усилий в контексте более широких проблем публичного порядка и слабости норм права.[162]

Консолидация нового правового, гражданского и экономического порядка не произошла мгновенно и терпели сокрушительные неудачи, включая сильный экономический кризис в 1998 году. Процесс пересмотра правовых основ нового российского государства продолжался вплоть до начала 2000-х годов. Согласно политике в области интеллектуальной собственности, новым важным фактором стало появление отечественного лобби интеллектуальной собственности, построенное на восстановлении индустрии кино и появляющейся индустрии программного обеспечения, а также на близкой интеграции и поддержке со стороны западных компаний. Лоббирование дало толчок к более жестким попыткам соблюдения законов и привело к концу безнаказанности пиратской деятельности.

Новые защитники принуждения к соблюдению прав продвигают изменения в законе, принуждении к праву и судебной процедуре. Адвокаты, представлявшие интересы истцов в делах о пиратстве в период с 1995 по 2000 годы, в частности, имели чрезвычайно отрицательный опыт с судом и строго предпочитали усилия упростить полицейскую и судебную процедуры. Отсутствие взаимодействия среди агентств по соблюдению законов также было большим препятствием. Дела, часто разделенные между несколькими агентствами, замедлялись или прекращались, когда эти самые агентства не могли эффективно сотрудничать на различных этапах расследования. Наказания в конце процесса редко были переубеждающими и, в общем, считались бесполезными. Ходившая в то время фраза среди адвокатов и прокуроров звучала как «одно пиратское дело равно трем нераскрытым убийствам» — ссылка на пустую трату материалов и административных ресурсов, связанных с делами по нарушению авторских прав. Для большинства юридических сообществ усиление законов против пиратства было прагматическим решением более широкого набора неэффективности, порождаемой законами об интеллектуальной собственности. Для исполнителей законов, которые редко рассматривали дела об интеллектуальной собственности как дела особой важности, упрощение процедуры давало им возможность заняться более важными с их точки зрения делами.

Встречи на высоком уровне между правительством и отраслью имели место в 2001, 2002 годах и привели к созданию Правительственной комиссии по противодействию нарушениям в сфере интеллектуальной собственности, ее правовой охране и использованию. Задачей комиссии стала координация политики в области интеллектуальной собственности и улучшение мер принуждения к соблюдению законодательства.[163] Первая большая законодательная реформа произошла в 2003 году и была отмечена поправкой к статье 146 Уголовного Кодекса. Измененная статья 146 давала полиции должностные полномочия для расследований и арестов, ужесточения уголовных наказаний и повышения штрафов, а также использование других средств, предусмотренных законом. Эта попытка, в свою очередь, наметила путь для развития нового законодательства по интеллектуальной собственности, известного как часть 4 Гражданского Кодекса.

Основной задачей части 4 было создание единого российского закона по интеллектуальной собственности в соответствие с международными соглашениями по интеллектуальной собственности, включая Бернскую Конвенцию (для вступления в ВТО) и интернет договоры Всемирной организации интеллектуальной собственности (WIPO). Также он должен решить ряд долгосрочных проблем в области прав интеллектуальной собственности, такие как хаотичная ситуация в управлении коллективными правами. Хотя большинство поставленных целей, в конечном счете, было достигнуто, не все шло, как было запланировано. Когда законопроект появился в 2006 году, он был повсеместно раскритикован как по форме, так и по содержанию заинтересованными сторонами, местными практиками по интеллектуальной собственности и представителями зарубежных правительств. Всеобъемлющий подход был противоречив — он представлялся тяжелым как для применения, так и для изменения. Заинтересованные стороны также сопротивлялись этому закону, считая его шагом назад от стандартов TRIPS (соглашение об торговых аспектах прав интеллектуальной собственности) и TRIPS+, в частности, в отношении частного копирования, вторичной ответственности и технической защиты в цифровой среде, о которых в законопроекте не было сказано ни слова.[164]