94 Избранные труды по языкознанию - Вильгельм Гумбольдт

Поучительный пример подобного рода конструкции можно привести из языка кечуа, широко используемого в Перу. Порядок предложений здесь обратный, относительное в качестве самостоятельного и простого высказывания помещается впереди, главное предложение следует за ним. Однако в относительном предложении опускается слово, на которое направлено отношение; это слово с предпосланным ему указательным местоимением ставится в вершину главного предложения в том падеже, которым управляет глагол последнего. Таким образом, вместо того чтобы сказать: „Человек, верящий в милость божию, получит ее; то, во что ты ныне веришь, ты в будущем въяве увидишь на небесах; я пойду по пути, по которому ты меня поведешь", говорят: „Он верит в милость божию, этот человек ее получит; ты ныне веришь, это ты в будущем въяве увидишь на небесах; ты поведешь меня, по этому пути я пойду". Сущность значения относительных предложений — а именно то, что слово должно восприниматься только с учетом содержащегося в относительном предложении определения, — в этих конструкциях не только сохраняется, но и получает в известной мере символическое выражение. Относительное предложение, на котором прежде всего должно быть сосредоточено внимание, помещается впереди, а имя, им определяемое, ставится в начале главного предложения даже в том случае, если конструкция последнего в нормальной ситуации требует постановки его в иную позицию. Удается избежать лишь грамматических трудностей соединения предложений. Взаимозависимость обоих предложений остается невыраженной; искусный метод, позволяющий местоимению управлять относительным предложением, даже если первое само управляется глаголом последнего, полностью отбрасывается. В соединениях подобного рода вообще нет относительных местоимений. К имени, однако, прилагается обычное и легко понятное указательное местоимение, поскольку язык, смутно улавливая взаимное соотношение обоих местоимений, старается выразить его самым легким для себя способом. Мексиканский язык в этом отношении поступает еще проще (но одновременно дальше отстоит от истинного понимания относительного предложения). Он ставит перед относительным предложением слово in, занимающее одновременно место указательного местоимения и артикля, и в таком виде присоединяет его к главному предложению.

Наблюдения над флективными языками в их развитии

Когда народ в своем языке хранит силу синтетического установления в той степени, какая позволяет придать этой силе достаточное и соответствующее ей выражение, из этого прежде всего следует удачное, равное во всех своих частях, устройство языкового организма. Если глагол устроен правильно, то, учитывая главенствующее положение глагола в предложении, остальные части речи также должны иметь правильную конструкцию. Эта сила, устанавливающая правильное и плодотворное соотношение между мыслью и выражением, пронизывает все составные части языка, и она не остановится перед легкими препятствиями, если ей же удалось преодолеть гораздо более сложную задачу синтеза предложения. Таким образом, истинное выражение этой силы может быть присуще лишь настоящим флективным языкам, и даже среди последних — только языкам, обладающим высокой степенью флективности. При обозначении предметов и отношений между ними должны соблюдаться их правильные взаимосвязи; словесное единство под воздействием ритма должно приобретать максимальную прочность, а предложение, напротив, для обеспечения своей свободы должно сохранять границы между словами. Такое полностью совершенное устройство языка вытекает как неизбежное следствие из силы синтеза.

В недрах души эта сила влечет за собой полное согласие идущей вперед мысли с языком, сопровождающим ее. Так как мышление и речь постоянно восполняют друг друга, правильное движение их обоих обеспечивает и их непрерывный прогресс. Поскольку язык является материальным и одновременно находится в зависимости от внешних влияний, он, будучи предоставлен самому себе, создает трудности для внутренней формы, действующей на него, или же, лишенный своевременного вмешательства со стороны последней, пассивно следует в своем развитии свойственным ему аналогиям. Если же язык чувствует пронизывающую и движущую его внутреннюю энергическую силу, он живо откликается на это и взаимодействует с ней через посредство своей материальной определенности. Постоянная и независимая природа языка именно тогда становится благотворной, когда она служит орудием вдохновения для все новых поколений, и происходит это, очевидно, только при ном устройстве языкового организма. Успехи духовной деятельности в науке и поэзии, кроме внутренних национальных характеристик и свойств языка, зависят одновременно и от разнообразных внешних влияний, которые могут и отсутствовать. Однако поскольку строй языка развивается вне зависимости от подобных влияний, То для народа, говорящего на нем, достаточно одного удачного толчка, чтобы осознать, что в его распоряжении находится орудие, пригодное для качественно иного полета мысли. Пробуждаются дремавшие национальные черты, и в их взаимодействии с языком расцветает новая эпоха. Если сравнить историю народов, то можно убедиться в том, что одна и та же нация весьма редко переживает два независимых друг от друга периода расцвета литературы. С. другой стороны, как мне кажется, нельзя не объяснять подобный расцвет духовной деятельности народов тем обстоятельством, что как в духовных потенциях, так и в их языке уже были сформированы и как бы дремали ростки мощного развития. Если взять всю эпоху певцов до Гомера, то очевидно, что они лишь совершенствовали греческий язык, но не формировали его в первоначальном виде. Удачное устройство его организма, его чисто флективная природа, его синтетическая сила — одним словом, все то, что составляет основу и жизненный нерв его строя, явно уже были свойственны ему на протяжении бесчисленной череды столетий. С другой стороны, мы можем также наблюдать народы, обладающие благороднейшими языками, но, по крайней мера по имеющимся у нас сведениям, не развившие достойной этих высокоразвитых языков литературы. Объясняется это, по-видимому, отсутствием побуждающего толчка или наличием какого-либо препятствующего обстоятельства. Я напомню здесь хотя бы о литовском языке, гораздо в большей степени, чем многие его сородичи, оставшемся верным санскритской семье, к которой этот язык принадлежит. Обнаруживаемые нами влияния, препятствующие либо способствующие развитию духа, с полным правом можно назвать случайными или, еще лучше, историческими. Наличие либо отсутствие подобных влияний, действительно весьма существенно. Однако по сути своей воздействие может осуществляться лишь изнутри. Должна разгореться искра, должны быть расторгнуты путы, как бы сдерживающие упругую мощь духа, а это может произойти и внезапно, без длительной подготовки. Истинный и вечно остающийся непостижимым процесс созидания не станет более понятным, если начальный момент его мы будем отодвигать в глубь времен.

Соответствие языкотворчества развитию мышления в целом, в качестве благоприятного признака которого в конкретной языковой структуре мы наблюдали (выше) надлежащий способ выражения синтетического полагания, прежде всего обусловливает такую духовную деятельность, которая черпает свои творческие силы лишь изнутри. Если мы будем рассматривать удачное устройство языка как самостоятельный фактор, отвлекаясь временно от того обстоятельства, что само это устройство получило от духа то, чем теперь его же наделяет, то мы сможем сказать, что оно придает силу разуму, ясность логическим рассуждениям, заставляет ощущать нечто более глубокое, чем то, чего можно достигнуть путем простого мыслительного анализа, и возбуждает стремление проникнуть в его суть, способствует осознанию взаимосвязей между духовным и чувственным началами, наконец, открывает глаза на возможность ритмического и мелодического использования тонов для целей разного рода искусств либо же благотворно влияет на все эти свойства и стремления, если они сами по себе уже налицо. Итак, в результате согласованного движения духовных сил в соответствующем направлении при появлении какой-либо воспламеняющей искры пробуждается деятельность чисто духовного развития мысли, и живо воспринимаемое удачное языковое устройство лишь благодаря своей собственной природе вызывает расцвет философии и поэзии. Их процветание, однако, в свою очередь не может не оказывать влияния на язык. Язык, осознающий сам себя, лучше всего ведет себя там, где он чувствует свое господствующее положение. Точно так же и духовная деятельность. Она обнаруживает максимальное напряжение сил и получает самое большое удовлетворение тогда, когда она из своих собственных недр черпает силы для интеллектуального развития или самообразования или же когда она связывает нити научных исследований. При этих же самых условиях на арене мировой истории появляется личность с высокоразвитым интеллектом. Итак, при том, что высокосовершенное устройство языка, возникшее на благоприятной почве и постоянно питающее и активизирующее эту почву, обеспечивает его жизненный принцип, оно в то же время способствует развитию того многообразия явлений, которое имеет место в описанном выше различии характеров языков одной и той же языковой семьи.