Королевский гамбит - Иван Новожилов

По каменным ступенькам затанцевали тонкие до боли в глазах яркие лучи электрических фонарей.

— Ошибка! Наши! Сейчас ликвидируем конфликт! — пробравшись к выходу, большеносый немец громко сказал: — Эй! Кто там? Произошло недоразумение, — выстрелы смолкли. — Я Ганс Бауер, офицер связи…

— Гранаты к бою! — заглушая немца, выкрикнул Янис.

В свете, электрических фонарей было видно, как исказилось лицо Освальда Пургайлиса, Подняв руки, он повернулся спиной к выходу. В это время из подвальных отдушин на мостовую полетели гранаты. Ответив шквальным огнем, гитлеровцы блокировали развалины дома.

Штауберг решил взорвать подземелье. Но его опередили. Яркая вспышка озарила изнутри своды подвала. В ночи над головами со свистом проносились куски кирпичей. Из дымящегося провала выскочил Пургайлис. Соколов, прикрыв собой оберста, вскинул пистолет и выстрелил в расширенные глаза бандита.

— Огонь! — хрипло скомандовал Штауберг.

Подземелье превратилось в ад: рвались гранаты. Осколки и пули, отскакивая от потолка и стен, пронизывали во всех направлениях наполненную дымом и кирпичной пылью темноту.

СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ

“Партизанский отряд, совершавший диверсии в Риге и ее окрестностях, уничтожен. Мною разработанный план дает основание утверждать, что большевистское подполье в Прибалтике в скором времени будет ликвидировано полностью. Оберст фон Штауберг…”

Не успел берлинский телеграф отстукать последнее слово депеши, как на рижской железнодорожной станции взлетел на воздух эшелон с боеприпасами. А через час поступило еще одно неприятное сообщение: неподалеку от города партизаны разгромили уездное полицейское управление лейтенанта Гюнше.

Ни первое, ни второе не встревожило фон Штауберга так, как незначительное для непосвященных упоминание, что “при налете и разгроме уездного управления случайно пленен партизанами обер-лейтенант Рейнгард Хоффе”. А Рейнгард Хоффе был работником абвера. Он осуществлял непосредственную связь с Кабаном, действовавшим в одном из соединений Красной Армии на ближайшем участке Восточного фронта. Оберст вызвал обер-лейтенанта Хоффе для уточнения некоторых деталей операции “Королевский гамбит”. Именно на участке Кабана планировал фон Штауберг переброску майора Сарычева через линию фронта. Он хотел обставить все это как можно правдоподобней. И вот…

Конечно, Рейнгард не мог дать врагу даже примерного плана операции, так как не имел о ней никакого представления. Извещать Берлин о пленении разведчика, который был на хорошем счету, Штаубергу не хотелось. Оберст приложил все старания, чтобы замять скандальное дело, но мудростью народной подтверждено, что шила в мешке не утаишь. Кто-то из недругов, прекрасно осведомленный о деятельности Штауберга, донес Гиммлеру об активных действиях партизан, о разгроме полицейского управления и о Рейнгарде Хоффе. Рейхсфюрер СС, ссылаясь на полученную им информацию, отчитал начальника абвера. Передал он и категорический приказ Гитлера (фюрер не пожелал принять адмирала): “С этого дня строго-настрого запретить абверовцам совать нос в чужие дела”.

Взбешенный Канарис, примчавшись к себе, учинил разнос офицерам в приемной, отчитал растерянного секретаря и вызвал Pray, вызвал немедленно, срочно…

Настольный коммутатор беспрестанно семафорил красной лампочкой, а фон Штауберг не поднимал трубки. Он лишь досадливо косился на красный мигающий огонек. Осторожно приоткрыв двери, в кабинет заглянул офицер — дежурный по управлению и срывающимся шепотом сказал:

— Герр оберст! Берлин!

Штауберг поспешно снял телефонную трубку и, услышав приглушенный расстоянием ледяной голос, вскочил. Желчный медлительный тон адмирала приводил его в трепет. Выслушивая ру-* гательства, оберст лишь встряхивал головой, будто получал пощечины. Канарис требовал объяснений.

Фон Штауберг, умолчав о Рейнгарде Хоффе, доложил о результатах проведенной операции по уничтожению “партизанского отряда” и добавил, что ему приходится действовать в тяжелой обстановке, так как гестапо, СС и СД вместо помощи чинят всяческие препятствия.

— Приказываю, — как приговор, произнес адмирал, — заниматься делом, касающимся только нас! Вы хвастались отличной подготовкой диверсантов, а ни в одном из донесений не говорите об их работе! Сохраняете на племя? В ближайшие дни закончивших обучение забросьте в русский тыл. Вы хвастались блестящей формой центральной фигуры “Королевского гамбита”. А ни одного хода до сих пор еще не сделали. Форсируйте, форсируйте, форсируйте все обещания! Только это может поднять вас в моих глазах.

Разговор с Берлином уже давным-давно закончился, а оберст все еще сжимал в руке горячую трубку, поглядывая в решетчатую крышку микрофона. Осторожно положив трубку на рычаг и не спуская с нее глаз, он крикнул:

— Машину!

…Жизнь диверсионной школы за последние дни почти не изменилась. Так же “по железному распорядку Пактуса” из минуты в минуту велись практические занятия, так же дребезжащий гонг извещал о времени завтраков, обедов и ужинов. Все было как прежде, и в то же время почему-то каждый чувствовал внутреннее напряжение. После блестящего разгрома “большевистского подполья” Крафт безмолвствовал. Фон Штауберг с головой ушел в текущие дела местного отделения абвера и “выкраивал” время лишь для бесед с Сарычевым. В этих беседах он совсем не упоминал о школе.

Левченко скулил, что затишье это — перед бурей. О “буре” он и пронюхал первым. В сильном смятении ворвался к Соколову и почти насильно, затащил его к себе в камору. Придвинув гостю стул, денщик рухнул на неряшливо заправленную, измятую постель.

— Пьян? — спросил майор.

— Э-э-э… Наперстка во рту не было. Не до выпивки мне… — уцепившись за спинку койки, Левченко сел и, зажав ладонями топорщуюся редкими космами, опущенную к коленям голову, принялся сетовать на судьбу:

— Все! Скоро, брат… “Вокзалов шум и суета, и крик детей, и слезы женщин…”

— В Берлин едешь?

— Ха! С нашим суконным рылом в ихний калашный ряд? — он сплюнул на пол. — В Берлин? Тоже придумал! — его тонкие злые губы исказила жалкая гримаса: — Чуть подальше… И, понимаешь, еду не один, а все, все все! В Россию еду!

— Ну-у-у! И тебя Крафт отправить решил? Сочувствую! Черная неблагодарность.

— Всех, понимаешь, Сарычев, всех забросят!

— Вместе не пропадем.

— Ты-ы!.. Ха-ха!.. — Левченко нервно рассмеялся. — Нет, Сарычев. Ты теперь аристократ, голубая кровь, белая кость… А если бы с тобой я… Да что говорить. С тобой-то, как за каменной стеной. Один раз ты нас, балбесов, уже выручил.