Извините, что мне не жаль - Софи Ренальд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Помню поцелуй. Каждую деталь. Как я открыла глаза и встретилась с его взглядом, таким сосредоточенным, что снова закрыла ресницы и растворилась в моменте. Его губы встретились с моими, и это было так непохоже на то, что я чувствовала, целуя Майлза. Его волосы, такие мягкие и густые. Помню, как после поцелуя мы посмотрели друг на друга, удивленно улыбаясь.
И больше ничего. Остаток ночи – одно большое пятно. Наверное, после этого мы поехали домой на такси, а может, и нет. Может, мы сели в ночное метро и потом пересели на электричку или автобус, например. Я понятия не имела: пустой лист. Наверное, мы добрались домой, открыли дверь и легли спать. Я не почистила зубы и не смыла макияж, это уж точно, судя по ужасному вкусу во рту и склеенным глазам.
Но я хотя бы была дома. В безопасности, в своей кровати.
В своей кровати. Стоп. Что-то не так. В комнате пахнет совсем по-другому – знакомый запах, но не тот. Я немного приоткрыта глаза, совсем чуть-чуть. Голова гудела, и я увидела, что на одеяле темно-синее покрывало, а не белое, как у меня. На всякий случай я дотянулась ногой до другой стороны кровати, но никого там не нашла. Ну хоть что-то.
Я нехотя открыла глаза и присела.
– Доброе утро, Шарлотта, – сказал Адам. Он сидел за столом, перед ним экран компьютера с мигающим кодом. Он принял душ – я чувствовала запах его дезодоранта, – надел джинсы и свитер. На столе, рядом с ним, стояла чашка чая и тарелка с крошками от тоста. А у него на коленях лежал Снежок, будто так и должно быть.
Адам улыбался и гладил кота по его мягкой белой шубке, и был очень похож на злодея из «Джеймса Бонда».
Я сказала: «Меня сейчас стошнит» и убежала в ванную.
Адам. Я и Адам. Целовались! Целовались долго – так, как я целовалась с тем «леопардовым» парнем в Лиссабоне. Это воспоминание крутилось в голове, пока я лежала, распластавшись на полу в ванной.
Несколько жутких минут спустя я осторожно поднялась. Комната словно покосилась в сторону, как «комната смеха» в парке аттракционов, но потом снова выпрямилась, и мне стало казаться, что больше меня уже не стошнит. Я почистила зубы, мрачно глядя на себя в зеркало.
Зрелище, конечно, то еще. Макияж, который Молли нанесла после того, как я залила слезами все, что было сделано профессионалами, оставался на лице – то есть частями, там, где не отслоился. Под глазами были яркие черные пятна. Волосы частично держались, частично свисали в полном беспорядке – отвердевшие от спрея и полные шпилек.
Но все это детали. Самым важным, из-за чего я пробормотала «спасибо тому богу, что защищает мертвецки пьяных», было то, что на мне все еще был лифчик, трусы и колготки. Полагаю, что даже если бы мы с Адамом занялись сексом, я могла остаться при этом в лифчике, а трусы надеть позже. Но не колготки. Колготки были стопроцентным доказательством. Мы целовались, он или я сама сняла мое платье – помню, что оно валялось на полу в его спальне, – но все эти телодвижения тем не менее не зашли дальше.
– О, слава богу, – сказала я. От одной мысли о том, что я не занималась сексом с Адамом, а просто вырубилась как подросток, к тому же меня жутко тошнило, я чувствовала себя гораздо дальше от смерти, чем до этого. Около десяти минут я дотошно и болезненно вытаскивала из волос целую кучу шпилек и заколок, а потом смочила пару ватных дисков средством для удаления макияжа и сняла остатки туши.
После я приняла долгий горячий душ, из которого вышла почти что нормальным человеком. Я надела легинсы и мешковатый свитшот и вернулась в комнату Адама, чтобы поговорить о том, о чем все равно придется говорить.
Он по-прежнему сидел за компьютером, а Снежок свернулся пушистым белым комочком на его коленях. Я решила начать с этой, пусть и непростой ситуации, – но все же легче другой.
– Адам, – сказала я, пытаясь справиться с дрожью в голосе, – что у тебя делает кот Люка и Ханны?
– Чей кот? – спросил Адам. – Он мой. Я его усыновил. Однажды зашел ко мне, я дал ему тунца, и он остался. Я назвал его Эфириум.
– Адам… Он не твой. Его зовут Снежок, и он принадлежит паре из соседнего дома. Они уже с ума сошли от тревоги за него. Листовки расклеивали и все такое.
Адам оказался упрямым:
– Он мой. Он живет со мной. Если бы он хотел жить у соседей, то давно бы уже ушел, правильно?
– Я не могу похвастаться глубокими знаниями кошачьей психологии, – сказала я, – но, наверное, тунец сыграл в этом какую-то роль. Да, и кстати, он иногда уходит. Люк говорил, что он вернулся на какое-то время, а потом опять исчез.
– Они не ухаживают за ним как следует. Иначе бы он уже ушел. Ему здесь нравится. Мы дружим.
С грустью я подумала, интересно, сколько у Адама вообще друзей.
– Нельзя вот так красть чужих котов, – сказала я настолько рационально, насколько могла, – это неправильно. Да и к тому же нам не разрешено держать домашних животных. Это прописано в договоре.
Адам посмотрел на меня исподтишка – видимо, он уже давно об этом знал.
– Но никто не знает, что он здесь. Даже ты не знала.
Я вспомнила, сколько раз видела на полу у Адама пустые миски и слышала из его комнаты шорох по ночам, думая, что это мыши, а еще все эти банки тунца в кухонном шкафу. Если бы я хоть на минуту включила мозг, то сразу бы догадалась. Но не включила.
– Мы должны его вернуть, – сказала я, – если агенты по недвижимости проведут инспекцию и увидят его здесь, то нас выгонят. Не говоря уже о том, что это не твой кот.
– Но он хочет им быть, – настаивал Адам. Он почесал Снежка за ухом. Кот открыл свои двухцветные глаза, широко зевнул и заурчал, упершись головой в руку Адама и впиваясь когтями в его колени. Я чувствовала себя ужасно, как будто отнимаю ребенка у родителей. Только, напомнила я себе, у этого ребенка уже есть двое любящих родителей, а сейчас он, скорее всего, просто переживает что-то наподобие кошачьей версии Стокгольмского синдрома.
Я сказала:
– Адам, господи боже мой. Не будь таким занудой. У меня ужасное похмелье; я узнала, что у того, кого я считала своим
