Пять дней - Дуглас Кеннеди

— Мам, не надо ничего объяснять. Может, мне и не понравилось бы то, что я услышал, но в любом случае на его сторону я не встану. И я рад, что ты от него ушла… Главное, куда б ты ни направила свои стопы, там всегда должна быть свободная комната для меня.

— Обещаю, что для тебя в моем доме всегда найдется место, где бы я ни жила.

Потом я подкинула ему идею о том, чтобы он с парочкой своих друзей занялся ремонтом моей квартиры в Портленде. Бен мгновенно загорелся, сказав, что поговорит с двумя своими приятелями, студентами с его факультета, которые подрабатывают ремонтом квартир.

— Вы обратились по адресу, мэм, — произнес он с лукавой насмешкой в голосе и уже более серьезным тоном добавил: — Мам, я должен кое-что сказать тебе. Вчера, после звонка папы, я взял на себя смелость позвонить Салли в лагерь. Сообщил ей о том, что случилось, и о том, что сказал мне папа.

О боже… еще не легче.

— Просто я подумал, — продолжал Бен, — что, если первым не сообщу ей, она узнает все от отца. И будет раздавлена. Напрочь.

— Ты все сделал правильно, — сказала я, думая про себя: почему человек, беснующийся в ярости, стремится опутать паутиной зла самых близких ему людей?

Я уже договорилась с Салли, что утром следующего дня навещу ее в лагере на озере Себейго. От этой встречи я не ждала ничего хорошо: думала, она назовет меня проституткой (или еще как похуже), захлопнет передо мной дверь. Однако, к моему удивлению, Салли, когда я появилась, обняла меня и сказала:

— Не скоро я прощу отца за все то, что он наговорил.

Мы пошли обедать в кафе. Я постаралась как можно откровеннее объяснить дочери, что мы с ее отцом разлюбили друг друга. Я заверила ее, что она во всем и всегда может рассчитывать на меня и что, переезжая в Портленд, я вовсе не исчезаю из ее жизни.

— Мама, я это и сама уже поняла. А также поняла кое-что еще: ты не ушла раньше, тянула до последнего, потому что не хотела омрачать проблемами мои последние годы учебы в школе. И я тебе очень благодарна.

Жизнь продолжалась. Мой адвокат, Аманда Монтгомери, посоветовала мне ничего не говорить Дэну по поводу его попыток перетянуть Бена и Салли на свою сторону («Ваши дети и сами просекли эту его тактику, а нам нужно одно: добиться развода без лишних скандалов»). Тем не менее она направила письмо адвокату Дэна с просьбой передать своему клиенту, что, если тот выдвинет абсурдные требования — например, захочет получить дом, половину сбережений и всего, что я не взяла с собой, когда на время переехала в квартиру Люси, — мы в ответ потребуем половину дома и т. д. и т. п. Неужели он и в самом деле хочет потратить тысячи долларов на оплату услуг юристов, тем более если принять в расчет, что я прошу очень мало, да и делить нам особо нечего?

Дэн внял голосу рассудка. Наши адвокаты встретились всего один раз и выработали соглашение. Дэн попросил отсрочить его подписание на четыре месяца, чтобы у нас обоих было время подумать. Очевидно, он вопреки всему все еще надеялся, что я изменю свое решение. Самое любопытное, что он ни разу не позвонил мне после того, как я ушла из дома, — предпочитал общаться со мной по электронной почте, и то только в тех случаях, когда нужно было обсудить какие-то практические вопросы: по поводу дома, детей и т. п. По словам Аманды, почерпнувшей информацию у адвоката Дэна, мой муж хотел, чтобы я сделала первый шаг к примирению. Он никак не мог понять, что, раз инициатором расторжения брака была именно я, такое невозможно в принципе.

— Супруги, долго прожившие вместе, порой ведут себя странно, когда дело доходит до развода, — заметила Аманда. — Я подозреваю, что ваш муж просто не может смириться с тем, что происходит. Ждет, что вы все за него уладите. Что, как я объяснила его адвокату, абсолютно исключено, о чем вы неоднократно мне говорили.

— Мне его жаль.

— Сам он жалеет себя еще больше.

Весть о том, что мы с Дэном разводимся, как и ожидалось, облетела Дамрискотту в мгновение ока. Тем не менее больница организовала для меня прощальный коктейль — небольшую вечеринку в городском пабе «Ньюкасл», где собрались мои коллеги после работы. К моему несказанному изумлению, Салли тоже пришла. А через час появился и Бен.

— Сюрприз, — тихо сказал он, чмокнув меня в щеку.

Доктор Харрилд произнес небольшую речь, сказав, что в рентгенологии я разбираюсь лучше, чем он, что «мой профессионализм сродни моей глубокой порядочности», что мой уход — большая потеря для больницы. Я покраснела. Похвала в мой адрес всегда вызвала у меня неловкость. Но когда меня попросили выступить, я, поблагодарив доктора Харрилда и своих коллег за интересные годы совместной работы и «товарищество», сказала следующее (заранее продумав свою речь);

— Если я что и знаю о своей работе, так это то, что она постоянно напоминает мне о загадках, с которыми мы все живем. Я уяснила для себя: то, что на первый взгляд кажется очевидным, на самом деле неясно. Что мы все очень уязвимы и в то же время невероятно жизнестойки. Что наша жизнь подвержена внезапным переменам. Мне всегда приходится иметь дело с людьми, находящимися под угрозой смерти, в реальной опасности, с людьми, борющимися со страхом. У каждого, кому я делала рентген или КТ, есть история — своя история. Оборудование, на котором я работаю, позволяет заглянуть под наружную оболочку, которая есть у каждого из нас. Но за годы работы в больнице я усвоила главное; каждый человек — загадка. И прежде всего для себя самого.

Спустя три дня я проснулась в пять часов утра и отправилась в южную часть Портленда, явившись в больницу, как и было оговорено, в ранний час для прохождения обычных процедур трудоустройства: меня сфотографировали, сняли мои отпечатки пальцев, выдали мне удостоверение и пропуск на автостоянку, я заполнила необходимые документы на оформление медицинской страховки, прошла медосмотр, потом почти весь день осваивалась на новом месте под руководством рентген-лаборанта Рут Реддинг, которая вскоре собиралась выйти на пенсию. В своей спокойной манере она дала мне понять, что это самая загруженная городская больница в Мэне. Рентген-кабинеты здесь работали днем и ночью. «Пусть мы не Массачусетская больница, — сказала мне Рут, — нагрузка здесь всегда огромная. Но, уверяю вас, работать у нас интересно… а из того, что я прочитала в вашем досье, могу сделать вывод: вы привычны к большим нагрузкам».

Нагрузка действительно была большая, тем более что мы фактически являлись подразделением отделения неотложной помощи и нам приходилось принимать в день не менее десяти пациентов с тяжелыми травмами. Кроме этого, мы вели прием по записи, а запись каждый день была полная, и нельзя было выбиваться из графика (в Дамрискотте, бывало, мы имели возможность дважды в день делать сорокапятиминутный перерыв, а пациентов с тяжелыми травмами обычно срочно отправляли в более крупную больницу в Брансуике). Заведующая отделением рентгенологии доктор Конрад была очень строгой и взыскательной начальницей. Но мне прежде уже случалось работать под началом руководителей такого типа, и я с первых дней решила продемонстрировать ей высокий профессионализм и хладнокровие — качества, которые она ценила в своих подчиненных. Доктор Конрад была скупа на похвалу (о чем не преминули мне сообщить другие рентген-лаборанты отделения), однако через несколько недель после моего прихода в больницу она явилась ко мне и сказала:

— Мы не прогадали, что взяли вас на работу.

Не ахти какая похвала, но я была тронута.

— Значит, хвалебные отзывы в ваш адрес вас уже не смущают? — спросила. Лайза Шнайдер, когда я пришла к ней на прием через несколько дней.

— Я сообщу вам кое-что поинтереснее: приступы плача, постоянно накатывавшие на меня в минувшем году, прекратились. Да, я по-прежнему, бывает, сильно расстраиваюсь из-за какого-то пациента. Например, на прошлой неделе я обследовала шестнадцатилетнюю девочку, у нее злокачественная опухоль в матке. Для меня это был тяжелый час. Но после я не расклеилась, как это часто случалось в прошлом году.

— Почему, как по-вашему?

Я пожала плечами:

— Не знаю… Может, потому что я выпуталась из несчастливого брака. Не скажу, что сама я счастлива… но, с другой стороны, как вы постоянно твердите мне, это — серьезный переходный период, посему не стоит ждать «душевного покоя» или «спокойствия в стиле дзен».

Лайза Шнайдер насмешливо посмотрела на меня:

— По-моему, вы приписываете мне свои слова.

— На самом деле это слова Салли. На прошлой неделе я помогала ей устроиться в университетском общежитии, и она сказала: «Ты выглядишь чуть счастливее, мам. Только не говори, что душевный покой и дзен-спокойствие снизошли на тебя потому, что я теперь пристроена».

— Как все прошло с Салли?

— Тяжело провожать младшего ребенка на учебу в университет, сердце разрывалось от тоски — по вполне очевидным причинам. С другой стороны, поскольку я выехала из нашего дома полтора месяца назад, мне не пришлось возвращаться в жуткую тишину, как говорят, опустевшего гнезда. Дэну повезло меньше. Мы договорились по электронной почте, что я буду с Салли в пятницу и субботу, помогу ей устроиться и в воскресенье утром уеду, а он потом приедет к ней. В тот вечер, часов в десять — обычно Дэн к тому времени уже давно спит, — в квартире Люси раздался телефонный звонок. Это был мой почти уже бывший муж. Голос у него был ужасно печальный. Он стал говорить, как тягостно ему приходить в пустой дом. Что он вел себя глупо. Что хотел бы повернуть время вспять…