Королева бриллиантов - Элен Баррингтон

Возмущённый его вольностью Фуке тут же объявил о перерыве. К столу позвали жандарма, и тот арестовал опрометчивого адвоката прямо в суде... на глазах у публики. Чтобы скрасить неприятные впечатления от этого инцидента, Фуке произнёс свою последнюю речь:

   — Я заканчиваю тем, с чего начал и что неоднократно повторял в ходе расследования здесь, перед вами. Народ Франции обвиняет Марию-Антуанетту, ибо все политические события за последние пять лет свидетельствуют не в её пользу.

Королеву вывели из зала.

Председатель поставил перед присяжными четыре вопроса, на которые им предстояло ответить после своего совещания.

   1. Доказано ли судом, что существуют тайные соглашения и договорённости с иностранными державами и врагами Республики для того, чтобы передать им денежные средства, обеспечить беспрепятственное проникновение на территорию Республики и поддержать их армии в борьбе с ней?

   2. Уличена ли Мария-Антуанетта, вдова Капета, в том, что принимала участие в таких закулисных переговорах и выступала за подобные тайные соглашения и договорённости?

   3. Доказано ли, что имел место заговор с целью развязывания в стране гражданской войны?

   4. Уличена ли Мария-Антуанетта, вдова Капета, в том, что она принимала участие в таком заговоре?

Присяжные удалились на совещание.

Три часа ночи. Публика, несмотря на холод в зале, не расходится. Все живо обсуждают судьбу королевы, гадают, каким будет решение присяжных.

Им предстояло ответить на четыре вопроса. Все вопросы по существу сводились только к одному — была ли бывшая королева связана с иностранными державами, подчинялась ли приказам своей матери императрице Австрийской Марии-Терезии и своего брата Леопольда, которые ей передавались через посредство венского посланника Мерси? Её обвиняли в государственной измене. Ни слова больше не было сказано о её супружеской неверности, о кровосмесительной связи с маленьким сыном, распутстве, мотовстве и расточительности. Всех волновало только одно — была ли она изменницей и предательницей национальных интересов?

Но, увы, никаких конкретных доказательств не было. Они появятся позже, но тогда суд ими не располагал. Присяжным так и не была предъявлена ни одна бумага, подтверждавшая государственную измену Марии-Антуанетты.

Присяжные ломали себе голову, как быть. Их неуверенность, по-видимому, передалась и залу:

   — Обвиняемую ни в чём нельзя уличить!

   — Она выпутается!

   — На все ответы она отвечала точно, вела себя, как ангел, и самое большое, что ей грозит, — это насильная депортация, — высказывались мнения в публике.

Такой оптимизм в какой-то мере был оправдан. Великий террор только начинался.

Мария-Антуанетта ожидала решения в соседней маленькой комнатке в присутствии лейтенанта Бюсе. Несчастная, конечно, знала, какое решение примут присяжные. Их поставили в ужасное положение: либо отдать палачам голову Марии-Антуанетты, либо лишиться своих голов. Революция не щадит тех, кто ей не служит. Но всё равно королева верила в благоприятный исход, верила, теряя надежду.

Четыре часа утра. Молча в зал возвращаются присяжные. Зал встречает их мёртвой тишиной. Судебный исполнитель вводит Марию-Антуанетту. Она садится на своё кресло в центре зала на возвышении.

К ней в довольно развязном тоне обращается председатель трибунала Эрман:

— Антуанетта, вот заключение присяжных.

Антуанетта! Как печально. Перед смертью её называют так, как называли в детства, в родной Вене.

Словно в забытьи она слышит ответы присяжных на все поставленные им вопросы — «да», «да», «да», «да»! «Всё, это конец», — проносится у неё в голове. Фуке-Тенвиль требует смертной казни. Его предложение принимается единогласно. Председатель спрашивает, согласна ли она с законами, перечисленными в обвинительном заключении, и не собирается ли обжаловать приговор?

Убитая горем, раздавленная королева в оцепенении выходит из зала суда.

Постепенно расходятся члены революционного трибунала, шестеро судей, свидетели, присяжные.

Их уход похож на шествие приговорённых к смерти. Но они ещё пока об этом не знают. Главный прокурор, председатель трибунала и все шестеро судей окончат свои дни на гильотине, на той самой, где будет казнена Мария-Антуанетта. Из свидетелей четырнадцать взойдут на эшафот, и там с ними «разберётся» кровавый палач революции Сансон. Ещё трое умрут насильственной смертью. Причём один из них, жирондист Валазье, услыхав свой смертный приговор в том же большом зале, заколется кинжалом, но его труп всё же будет доставлен к подножию эшафота. Это произойдёт уже через двенадцать дней после его дачи показаний против Марии-Антуанетты. Из двенадцати присяжных только троим удастся выжить. Пятеро тоже кончат жизнь на эшафоте, остальные будут высланы на каторгу.

Но в эту ночь с 15 на 16 октября они об этом не думали. С лёгким сердцем отправились они на банкет по поводу удачно завершившегося процесса, который устроил для них Фуке-Тенвиль. Все были уверены, что честно исполнили свой долг. А один из них, бывший гусар Треншар, с гордостью напишет такое письмо своему брату:

«Сообщаю тебе, брат, что я был одним из двенадцати присяжных, осудивших на смертную казнь этого свирепого зверя, сожравшего большую часть Республики, зверя, когда-то называвшегося королевой...»

В тюремной камере на маленьком некрашеном, лишь гладко обструганном столике горели две свечки. Марии Антуанетте удалось выпросить их у своих неутомимых надзирателей, а ещё перо, чернила и двойной листок бумаги. Такой милости удостоилась самая важная в стране заключённая перед казнью. Она писала последнее прощальное письмо золовке Елизавете, которую с ней уже давно разлучили, писала размашистым почерком, твёрдой рукой: «16 октября, 4 с половиной часа утра.

Вам, сестра моя, пишу я в последний раз. Меня только что приговорили к смертной казни. Но не к позорной — она выносится лишь преступникам, — а к другой, более счастливой, ибо она предоставит мне возможность соединиться с Вашим братом. Невинная, как и он, я надеюсь проявить на эшафоте ту же твёрдость духа, которую проявил и он в свои последние мгновения. Я спокойна, как спокойны бывают люди, когда совесть их не беспокоит. Мне глубоко жаль покидать моих бедных детей, ведь я жила только для них, и Вам это известно лучше других...

Не знаю, дойдёт ли моё письмо до Вас. Передайте им обоим моё благословение... Пусть мой сын никогда не забывает последних слов своего отца, которые я здесь повторю особенно горячо: пусть он никогда не позволит себе мстить за нашу смерть...

Я умираю, исповедуя римско-католическую веру, религию моих отцов, в которой я была воспитана и которую всегда исповедовала, умираю без духовного напутствия...

Я искренне прошу прощения у Бога за все свои грехи, которые, может, совершила с первого дня своей жизни. Надеюсь, что он воспримет все мои последние моления и осенит мою душу своим милосердием и благостью.

Я прошу прощения у всех, кого знаю, и особенно у Вас, сестра моя, за все обиды, которые я, сама не желая того, могла нанести.

Всем своим врагам я прощаю то зло, которое они мне причинили.

Здесь я несвободна и не в состоянии сделать свой выбор, но если ко мне приведут священника, чтобы исповедоваться, из числа присяжных, то я твёрдо заявляю, что не скажу ему ни слова...»

Письмо на этой фразе обрывается, в нём нет подписи. Мария-Антуанетта после двух дней судебного расследования окончательно выбилась из сил?

Пять часов утра. Во всех округах Парижа раздаётся барабанная дробь — это сигнал к сбору. В семь часов весь гарнизон поставлен на ноги. Заряженные пушки расставлены «по стратегическим направлениям», солдаты с ружьями патрулируют город. Сколько шуму, сколько суеты из-за несчастной женщины, которая ожидает смерти.

...На рассвете в камеру для смертников вошла тюремная судомойка Розали. На столе прямо у неё на глазах погасли две свечки. В углу занял своё место молодой офицер-жандарм. Это не Бюсе, которого накануне арестовали по доносу одного из его сослуживцев за то, что он осмелился подать несчастной королеве стакан воды в суде и потом сопровождал её до камеры, сняв шляпу.

Мария-Антуанетта не раздевалась. В своём чёрном платье она лежала на кровати, положив под голову локоть и устремив взгляд в окно, тихо, беззвучно плача.

Немного успокоившись, она попросила служанку помочь ей надеть свежую нижнюю рубашку. И тут ей пришлось ещё раз испытать унижение, последнее в жизни.

Королева начала переодеваться в узком закутке, между кроватью и стеной. Розали закрыла её собой. Но бдительный жандарм подошёл поближе и стал заглядывать через плечо судомойки. Королева пришла в ужас от такой бесцеремонности. Никому не дозволено видеть её обнажённой.