Сын цирка - Джон Ирвинг

Молодой водитель, который вначале не мог приспособиться к управлению в новых условиях, поскольку от веса Нэнси его сильно заносило на поворотах, снизил скорость.

— Не может ли эта штука ехать побыстрее? — спросила женщина.

Парень почти не понял вопроса, однако его взволновал голос американки, зазвучавший у него над ухом. Вероятно, он посадил женщину на мотоцикл не оттого, что она хромала. Не в последнюю очередь его остановили обтягивающие бедра джинсы, светлые волосы и колыхание грудей, которые сейчас терлись о его спину.

— Вот так лучше, — сказала американка, когда водитель осмелился прибавить скорость.

Набегавший поток воздуха сдувал капельки тумана, оседавшие на красном обтекателе и на металлических трубках. Мотоцикл нес ее ближе к парому и к цели — городу Бомбею.

Она окунулась в грех с головой и обнаружила, что он ужасен. Нэнси стала похожа на грешницу, пытающуюся найти путь к труднодостижимому спасению. Ее добропорядочность могла быть возвращена лишь непорочным и неподкупным полицейским. Инспектора Патела американка представила как воплощение прямо противоположных качеств, конфликтующих друг с другом. С одной стороны, Нэнси верила, что он добродетелен и честен. С другой стороны, она считала, что сможет склонить его к половой близости. Согласно ее логике, добродетельность и честность полицейского должны стать качествами ее собственной натуры. Такая иллюзия встречается нередко и наблюдается не только у женщин. Существует довольно устойчивое убеждение, что последствия нескольких неудачных половых связей могут быть полностью стерты из памяти за счет правильного выбора партнера. Нельзя винить Нэнси за то, что она хотела сделать это.

В то время, когда американка на мотоцикле устремилась к парому и к тому, что принесет ей судьба, доктор Дарувалла очнулся от сумасшедших из-за несварения желудка ночных снов, а также от ощущения тупой боли в большом пальце правой ноги. Он раздвинул противомоскитную сетку и опустил ноги на пол. Однако стоило доктору лишь приподняться, как его буквально потряс взрыв резкой боли. На секунду доктору показалось, что он еще во власти сна и чувствует себя телом святого Франциска. В мутно-коричневом свете утренней зари, более темном, чем цвет его кожи, Дарувалла исследовал свой палец. Хотя кожа не разорвалась, однако глубокие ранки и синяки, переливавшиеся пурпурными тонами, ясно обозначали место укуса.

— Джулга, меня укусил призрак! — закричал Дарувалла.

— Что такое, дорогой? — подбежала к нему жена. — Ты что, сам себя укусил? — спросила она с явным неудовольствием.

— Это — чудо! Признак сумасшедшей женщины, укусившей святого Франциска, приходил сюда! — закричал Фарук.

— Не богохульствуй, прошу, — остановила его жена.

— Я не богохульник, а глубоко верующий человек, — воскликнул доктор.

Дарувалла попытался шагнуть правой ногой, однако боль в большом пальце оказалась настолько резкой, что он с криком упал на колени.

— Потише, не то разбудишь детей и всех в отеле! — осуждающе сказала Джулия.

— Боже милостивый! Я верю в тебя, Боже! Пожалуйста, не мучай меня больше! — шептал Фарук, погружаясь в гамак и обнимая себя обеими руками.

— А что, если они придут отрезать мою руку? — спросил он жену.

— Думаю, ты съел что-то несвежее. Может быть, тебе приснился пластмассовый член? — поинтересовалась Джулия, чувствуя в эту минуту отвращение к мужу.

— Это тебе приснился пластмассовый член. Здесь произошло нечто, вводящее меня в лоно церкви, а ты думаешь о большом члене, — зло парировал Фарук.

— Я думаю о том, что реакция у тебя очень своеобразная, — не согласилась жена.

— Со мной случилось нечто таинственное, сверхъестественное, — настаивал Дарувалла.

— Не понимаю, что сверхъестественного ты здесь нашел? — произнесла Джулия.

— Посмотри на мой палец! — крикнул доктор.

— Может, ты укусил его во сне, — предположила жена.

— Джулия! Я-то думал, ты уже давно христианка, — с осуждением произнес Дарувалла.

— Да, но я не кричу и не стенаю по этому поводу, — ответила женщина.

Джон Д появился на балконе, не подозревая, что приключившееся с доктором «нечто» чуть было не произошло с ним самим, но с несколько другим продолжением.

— Что происходит? — спросил молодой человек.

— Выяснилось, что спать на балконе небезопасно. Что-то укусило Фарука. Возможно, какое-то животное, — пояснила Джулия.

— Здесь след укуса человеческих зубов! — объяснил доктор.

Джон осмотрел укушенный палец с обычной тщательностью.

— Может, это сделала обезьяна? — предположил он.

Доктор свернулся калачиком в гамаке, решив отвечать молчанием на все нападки жены и любимого молодого друга.

Утром Джулия с дочерьми и Джон завтракали на террасе под балконом. Временами они поднимали глаза и смотрели вверх по лианам на то место, где предположительно лежал обиженный Фарук. Но Дарувалла нисколько не обиделся, а молился, лежа в гамаке. Поскольку у него не было опыта чтения молитв, это напоминало стандартный внутренний монолог члена религиозной конфессии, который чего-то боится.

— О Боже! Не отбирай у меня руку. Палец уже убедил меня в твоем существовании и мне больше не нужно новых доказательств. Ты покорил меня с первого раза, о Боже! Пожалуйста, оставь в покое мою руку!

Несколько позднее сифилитический разносчик чая в холле отеля решил, что он слышит голоса с балкона второго этажа, где жил Фарук, но поскольку Али Ахмед имел репутацию почти совсем глухого человека, все посчитали, что ему всегда слышны какие-то «голоса». Однако Али на самом деле услышал молитвы доктора, так как ближе к полудню Дарувалла стал бормотать вслух, а тональность его бормотания оказалась в диапазоне звуков, доступных сифилитическому подавальщику чая.

— Я очень сожалею, что обидел тебя, о Боже! Очень, очень сожалею, поверь мне! Я не хотел ни над кем издеваться, а только баловался. Святой Франциск, ты тоже прости меня, — интенсивно бормотал доктор.

Необычно громко лаяли собаки — тональность молитв доктора совпадала и с диапазоном звуков, которые слышали эти животные.

— Я — хирург, Господи! Мне нужна рука, мне нужны обе руки! — стонал доктор.

Дарувалла не хотел покидать гамак, в котором его посетило озарение, а Джулия и Джон все утро строили планы того, как помешать доктору и следующую ночь провести на балконе. Позднее днем, когда страх поутих, Фарук частично пришел в себя. Он сообщил Джулии, что хочет стать «просто христианином», то есть для него совсем не обязательно становиться католиком. Может быть, Джулия считает, что ему лучше стать протестантом? А если остановиться на англиканской церкви?

Джулия очень испугалась глубины и многоцветности укусов на пальце. Она опасалась бешенства, несмотря на то, что кожа на пальце осталась целой.

— Джулия! Я переживаю за свою душу, а ты переживаешь из-за бешенства! — пожаловался Фарук.

— Многие обезьяны заражены бешенством, — вставил Джон.

— Какие еще обезьяны? Здесь я не видел ни одной. А сам ты хоть раз видел обезьяну? — заорал Дарувалла.

Пока спор продолжался, никто не заметил, как уехали из отеля Промила Рай и ее племянник с сиськами. Они возвращались в Бомбей. И снова Нэнси повезло: в этот вечер Рахула не будет на ее пароме. Видя, насколько расстроен племянник местным отдыхом, она приняла приглашение провести один день на вилле в Старом Гоа. Там собирались давать костюмированный бал, который развлечет ее Рахула.

На самом деле, отдых для него оказался не таким уж плохим, поскольку тетка щедро одарила племянника деньгами. Однако она рассчитывала на его долевое участие в оплате давно планировавшейся поездки в Лондон. Промила финансировала это предприятие, однако хотела, чтобы Рахул дал на него немного своих личных денег. В денежном поясе Дитера оказалось несколько тысяч марок, намного меньше предполагавшейся суммы, так как Дитер всем говорил о большом количестве качественного гашиша, который он хотел купить. Однако гермафродит не знал, что основная сумма находится внутри пластмассового члена.

Промила полагала, что ее племянник мечтает о лондонской школе искусств. Знала она и о его мечте полностью изменить свои половые признаки. Тетушку Промилу радовало желание племянника превратиться в племянницу — мужчин она ненавидела. Но тетушка обманывалась, представляя, как Рахулу хочется в Лондон, чтобы попасть в школу искусств.

Если бы уборщица, наводившая порядок в комнате гермафродита, присматривалась к разорванным рисункам в корзине, она бы поняла, что талант рисовальщика сводится лишь к изображению порнографических сцен, не одобряемых большинством художественных школ. Особенно поразили бы уборщицу автопортреты. Однако все эти рисунки были для нее не более чем скомканными бумажными шариками. Ей не хотелось их анализировать.