Формула счастья - Нина Ненова

Мы переглянулись, поежившись, готовые превратить спор в обмен грубыми оскорблениями. Но, странно, именно в этот миг между нами вспыхнула искорка сопричастности. Все-таки мы оба находились в почти одинаково проигрышном положении.

— Нервы у меня уже не те, что прежде, — пробурчал Ларсен. — А ты, Симов… Наверное, ты прав. Только какая польза…

Подползающая к нам тяжелая тень заставила нас одно-г временно повернуть головы. Снаружи что-то приближалось — огромное, красноватое, судорожно сжимающееся. Как кусок живого мяса, отрезанного от какого-то гиганта. Оно закрыло собой окно, теперь сквозь стекло была видна только трясущаяся жилистая ткань! Я приподнялся… Оно медленно проехало мимо. Прошло под порталом конструкторского отделения напротив, и за секунду до того, как оно исчезло внутри здания, я увидел под ним широкие рифленые шины автокара. Немного погодя он выехал, освободившись от своего отвратительного груза, и двинулся в обратном направлении. Был таким спокойно земным со своей тупоносой передней частью, экономно вместившей в себя пульт программного управления, прочным идеально прямоугольным кузовом, блестящими рядами скоб по сторонам… Я попытался вновь сосредоточиться на разговоре, который мы вели, но он мне показался уже бесполезным.

Я начал неожиданно агрессивно, хотя агрессии не испытывал:

— Ларсен, у тебя ведь с самого начала не было сомнений, что совершено хладнокровное двойное убийство.

— Гм… Хладнокровное, — скривил он рот.

— И предумышленное, — добавил я.

— Э? Даже-если и так, так что?

— Ты составлял сообщение, отправленное на Землю?

— Я.

— Почему же ты в нем написал «мертвы», а не «убиты»?

Чтобы навести людей из Центра на мысль, что произошел несчастный случай?

— Из «Центра», — презрительно усмехнулся Ларсен. — Какое он имеет значение? За веревочку Эйрены дергают Другие.

— Или, точнее — другой, — сказал я.

— Верно. А если Зунг докопается до чего-то, то уж, наверное, не выпустит.

— Насколько я понял, твое отношение к проекту такое же, как и его.

— Ничего ты не понял. Соображения, из которых я поддерживаю проект, совсем иного плана, принципиально отличные от его. И я тебе уже объяснил, каковы они.

— Да… Но ты мне все еще не объяснил: почему ты написал «мертвы»?

— Э, мы ведь посылаем свои сообщения через юсов, — неохотно сказал Ларсен. — Мне было как-то противно раскрываться перед ними до такой степени… Хотя я и тогда был убежден: они знают… все.

— Возможно ли по-твоему, чтобы Фаулер и Штейн направлялись не к Дефрактору, а к юсианской базе?

— Не знаю, — он опустил веки, может быть, от усталости, а может быть, чтобы скрыть свой взгляд. — Не знаю…

— Что означает, что твой ответ таков: «Да. Возможно». Но, несмотря на это, в тот день ты настоял на почти абсурдной версии о «самоубийстве убийцы» и даже не упомянул юсов как возможных виновников.

— Они абсолютно безразличны к нам как к личностям, Симов. Мы их интересуем только как другая цивилизация. Все равно что рассматривают муравейник. Свысока, не останавливая взгляд на отдельных насекомых. А знаешь, как скрупулезно отстаивают свою позицию абсолютного невмешательства в наши дела.

— В таком, случае, — начал я, — слухи об их выходках…

— … плод нашего кошмарного воображения, — закончил фразу Ларсен. — При том умело разжигаемого Зунгом. Что ж, человек подготавливает себе психологический климат. После всеобщей паники, которая царит на Земле, тридцать лет изоляции возвысит его до уровня «спасителя человечества»… Каким он в действительности и будет.

— Однако не для тех, кого он пошлет сюда, на Эйрену. Где о невмешательстве со стороны юсов и речи быть не может. Эйфория, растения…

— И города для переселенцев.

Сказанные так, с какой-то темной, зловещей интонацией, его слова словно повисли в воздухе между нами, как окончание этого, ни к чему не приведшего разговора. И как начало другого, который никогда не состоится. Я ощутил страшную пустоту внутри. Что я делаю и зачем вообще я прибыл на эту планету? Против кого я пытаюсь выступать? Против юсов? Или против людей?!

Я посмотрел на мужчину, который сидел напротив. Он глубоко задумался уже о чем-то своем, тайном, мрачном и чужом. Его стиснутые кулаки были прижаты к поверхности стола бессознательным привычным жестом. А снаружи возвращался автокар, снова потеряв свои формы под грузом аморфной юсианской материи. И когда уйду, этот человек снова направится в свое конструкторское отделение, чтобы склониться над ней со своими инструментами, больными амбициями, полным бессилием.

Глава двадцать третья

В это утро я не спустился в столовую: Решил, что излишне подвергать себя дополнительным испытаниям, да и перспективы сидеть за одним столом с людьми, которые поглощают еду, как автоматы, не глядя друг на друга и не разговаривая, тоже меня отталкивала. Да, было что-то противное в их мучительных «общих» завтраках, ставших демонстрацией непоколебимой воли, преодоления, здорового человеческого духа и прочее. «Чем более явно проявляется какое-то качество, тем более оно сомнительно», — говорит мой шеф.

Я быстро позавтракал тем, что нашел в холодильнике, после чего, опершись на подоконник широко распахнутого окна, стал ждать появления Ридона. Восхода я не видел, он был скрыт за лесом, но всей своей кожей ощутил едва уловимое прикосновение его первых лучей. Его ощутили и пяти ствольные деревья без листьев. Их кроны постепенно набухли, вытянулись вверх, как кисти рук, устремленные к свету и теплу. Они стали пожимать одна другую, а на их поверхности выступила бледная, медленно растекающаяся влага… Внезапно их ветви стремительно заострили свои концы. Начали сгибаться и остервенело вонзатся в собственную плоть. Раздирать ее, издавая резкий хруст. Все глубже. Казалось, они хотели проникнуть в свою самую сокровенную сущность путем жестокого, вполне сознательного самоистязания. И лес заплакал. Густыми белыми слезами, которые взрывались в напряженном воздухе, распадаясь на бесчисленные хрусталики, легкие, серебристые…

Сердце мое забилось так сильно, что готово было выскочить. Я отодвинулся, закрыл окно, опустил занавески. А чье-то безмолвное присутствие, которое я почувствовал в то утро, когда гулял по лесу осталось во мне. Оно опьяняло своим дружелюбием, возводило мои самые элементарные восприятия до состояния экзальтации. Сознавая всю его фальшь, я все-таки хотел задержать его в себе. Оно, это незримое, неопределенное, ни с чем не сравнимое присутствие, как будто давало мне всю Вселенную. А наполненный им, я становился титаном! И жизнь бурлила у меня в крови, в мышцах, глазах, губах, мыслях… Жизнь распирала меня, а потом в изнеможении я должен буду уснуть…