Проклятие любви - Паулина Гейдж

В ожидании сигнала Эйе Эхнатон в последний раз огляделся. Влага тонкой струйкой вытекала из-под металлического шлема, мимо украшенного серьгой уха и стекала по шее. Он еще раз окинул взглядом огромное пространство нетронутого бело-золотого песка, простиравшегося от сверкающей синевы Нила справа до беспорядочно громоздящихся утесов и затененных оврагов слева. Впереди, подрагивая в волнах раскаленного воздуха, упиралась в реку изогнутая линия скал, их острые бурые пики темнели на фоне яркого синего неба. Несмотря на тихий смех и разговоры придворных, давящая тишина, древняя и загадочная, наплывала со всех сторон, глуша звуки человеческого присутствия. Были те, кто беспокойно оглядывался вокруг, испуганные ощущением, будто кто-то незримо наблюдает за непрошеными гостями, но большинство вели себя беззаботно, с нетерпением ожидая окончания церемонии, чтобы вернуться под роскошные навесы, устроенные по приказу фараона. Наконец Эхнатон дождался сигнала дядюшки. Обернувшись, он улыбнулся Нефертити, и она запечатлела поцелуй на его накрашенных губах.

– Новое начинание, – сказала она, сияя глазами. – Так было предопределено.

– Да, предопределено, – согласился он.

Кони, запряженные в золоченую колесницу, на мгновение натянули поводья, силясь сдвинуть с места, увязшие в песке колеса, и, рванувшись, понеслись вперед. – С этого места, освященного моим присутствием, культ Атона распространится по всей земле.

Блистательная кавалькада покатила вслед за ним. Мекетатон, завизжав от восторга, вцепилась пухлыми ручонками в голень отца. Мериатон не отрывала серьезного взгляда от его спины.

Весь остаток дня знатные вельможи и царевичи Египта, начинавшие все сильнее испытывать муки голода и снедаемые мучительной жаждой, медленно следовали по кругу ограниченного утесами пространства за колесницей своего бога. По пути их следования с определенными интервалами были расставлены переносные жертвенники. Когда колесница Эхнатона с семьей приближалась к жертвеннику, стоящий около него жрец воскурял фимиам и простирался ниц на раскаленном песке. Тогда фараон спешивался, и прорицатель, ехавший в следующей за ним колеснице, приносил жертву ему и Атону, который воспламеняет небеса тем же огнем, что живет в теле фараона. К тому времени, как была предана огню восьмая и последняя жертва, слепящий белый цвет солнца сменился насыщенным красным, и оно стало клониться к реке. Между навесами и вытянувшейся вдоль берега флотилией судов взвились приветливые живые огни костров, на которых готовилась еда. Потрепанные придворные закричали, больше от несказанного облегчения, чем от благоговения, увидев, как Эхнатон подстегнул своих коней, пуская их в галоп, когда его колесница, наконец, достигла твердой полосы серого прибрежного песка. Уже заиграли музыканты, наполняя серый полумрак быстрыми благозвучными мелодиями, и на коврах, рядом с манящими подушками, ждали слуги с полными вина кувшинами, охлажденными в реке. Спешившись у своей палатки и отдав поводья Эйе, Эхнатон оглянулся туда, где пляшущей точкой красного света еще догорала последняя жертва богу.

– На месте каждого жертвенника я воздвигну обелиск, – сообщил он Нефертити. – Я заметил много уединенных расщелин в скалах, где можно высечь царственные гробницы. Ты видела? Я намерен перевезти все туши быков Мнервиса из Она и похоронить их здесь, а еще завести здесь живого быка, чтобы поклоняться ему.

– Ты хочешь все и сразу, мой божественный супруг, – поддразнила его Нефертити, промокшее от пота платье прилипло к телу, и песок забился в складки на шее. – Я собираюсь поплавать перед ужином, но сначала хочу чего-нибудь выпить. Нянька!

Она торопливо отдала детей и исчезла в палатке, а Эхнатон задержался на несколько минут, вдыхая сухой ночной воздух, потом направился к своим рабам, которые беспокойно поджидали в стороне.

По окончании официальной церемонии Эйе стало нечего делать. Он был обязан следить за тем, чтобы лошадей хорошо поили, и они не стояли на солнцепеке, но это заняло немного времени. Потом он наблюдал за тем, как его подчиненные проводят мелкий ремонт колесниц. Он мог бы приказать колесничим поупражняться в свободное время в военных маневрах, но решил, что для этого слишком жарко. Однажды в полдень он сопровождал фараона на крутом подъеме к вершинам утесов, окружавших местность, и, пока носильщики, тяжело дыша, тащили носилки в гору, а стражники пытались сохранить четкий строй на склоне, Эхнатон разливался речами о том, как он мечтает скорее достигнуть вершины, где им откроется прекрасный вид. Чувствуя головокружение от жары и жажды, Эйе тогда едва ли многое понял из того, что говорил Эхнатон, но в течение следующих трех дней, когда он по-дружески заходил в соседние палатки поболтать и сыграть во что-нибудь или проводил праздные часы под навесом, глядя на сверкающую в солнечных лучах реку, он не раз вспомнил восторженные слова фараона. Эйе начал задумываться о своем будущем. Было очевидно, что царь не представлял иного исхода, чем тот, что смотритель царских колесниц должен будет обосноваться в новом городе. Впервые в жизни Эйе почувствовал, что его преданность подвергается жестокому испытанию. Как брату жены Аменхотепа Третьего ему изредка приходилось выбирать – в вопросах, касающихся стратегии управления, – между указаниями правителя и благополучием своей семьи, но это не шло ни в какое сравнение с тем решением, которое он должен был принять сейчас. Он сказал сестре, что, хотя легко мог бы остаться с ней в тихой заводи, которой неизбежно станет Малкатта, он поедет с фараоном, и он так и намеревался поступить. Он был богат, имел власть и наслаждался благосклонностью своего господина. Могла ли Тейе обвинять его за то, что он не желал отказываться от всего этого в надежде, что затея фараона потерпит неудачу и она, в конце концов, окажется лучшим правителем? И если разрыв между матерью и сыном продолжает увеличиваться, не следует ли ему остаться рядом с дочерью и внуками? Конечно, их права на него сильнее, чем у сестры. Если бы ей пришлось выбирать, – думал он, прикрыв глаза под слепящими солнечными бликами на воде, – она без колебания выбрала бы сторону победителя. Она знает, что я такой же реалист, как и она. Тейе надеется, что никому из нас никогда не придется выбирать. Она не верит, что из этого плана что-нибудь выйдет, но ее нет здесь, она не видит, как жрецы размечают границы, не слышит восторженных речей своего сына. Прости меня, Тейе, но я должен быть там, где фараон. Я еще не так стар, чтобы рисковать. Я никогда не предам тебя, но думаю, что равновесие власти сместилось, и, если ты не пойдешь на компромисс, ты никогда не вернешь его в прежнее положение.