Дно разума - Сергей Атеев

– То есть украл?

– Ну не то чтобы украл… Взял со стола и сунул в карман. Может быть, даже случайно. Но потом он узнал: монета ворованная, и признаваться, что она у него, естественно, не стал, опасаясь, как бы его тоже не привлекли по этому делу. Такая вот история.

Девушка напряженно молчала, видимо обдумывая услышанное.

– Но что в этой монете такого уж интересного? – наконец спросила она.

– Еще раз повторяю: не знаю. Могу только предполагать. Из некоторых фактов следует, что хозяин монеты, вернее, тот, у кого она в данный момент находится, становится носителем некоей силы. Но что это за сила, как она действует и какой несет заряд: положительный или отрицательный… Вот в этом-то я и пытаюсь разобраться.

– Это что, розыгрыш? Вы меня мистифицируете?

– Почему розыгрыш?

– Как почему? Я не понимаю… Что за сила такая? О чем вообще идет речь?

– Не знаю, как выразиться, чтобы было понятно. Я и сам в это не верю, но предполагается: сила, о которой я рассуждаю… – Севастьянов запнулся.

– Ну-ну…

– Вроде как…

– Договаривайте, наконец!

– Не физическая, а… э-э… Вроде как мистическая.

– Другими словами, волшебная.

– Вроде того.

– Ну вы, гражданин, даете! А вы точно профессор?

Севастьянов достал из внутреннего кармана пиджака удостоверение и протянул девушке. Пока она внимательно изучала его, профессор обмахивал шляпой вспотевшее лицо, потом опять вытер его платком.

«Зачем я рассказываю ей подробности? – размышлял он. – Конечно, в них трудно поверить. Ведь и я сам не верю… Ну почти не верю. Мало ли что она знает этого Скокова. Что, скажите на милость, из этого вытекает? Ровным счетом ничего! С другой стороны, она, похоже, встречается с этим парнем. Значит, располагает какой-то дополнительной информацией, которая мне не доступна. То есть может помочь в изысканиях. Точнее, подтвердить или опровергнуть тот факт, что монета действительно оказывает влияние на окружающую действительность».

– Послушайте, Сергей Александрович, – сказала девушка, возвращая Севастьянову удостоверение, – я все равно ничего не понимаю. Юра Скоков – обычный рабочий парень, каких в нашем городе тысячи… Десятки тысяч. Он довольно привлекателен, хотя, по чести говоря, интеллект у него – ниже среднего. К тому же он судим. Встречаемся мы с ним чуть больше месяца, и за этот срок ничего странного, тем более сверхъестественного я в нем не наблюдала. Кстати, знакомство наше началось именно с этой монеты, вернее, с тех самых латинских надписей, которые присутствуют на ней. Он тоже пришел сюда с просьбой перевести их.

– Интересно.

– Да что тут особо интересного?

– И ничего, как бы это выразиться… экстраординарного в ваших отношениях не наблюдалось? – спросил Севастьянов, пристально глядя в девичье лицо.

Библиотекарша внезапно опять покраснела. Глаза ее забегали.

– Экстраординарного? – переспросила она, облизнув языком губы. – Не наблюдалось! Все как у всех.

– Хорошо. Но вы мне обещаете попросить у него монету? Чтоб я мог хотя бы взглянуть на нее.

– Попробую.

– Когда можно подойти?

– Сегодня понедельник… Давайте в среду. А лучше завтра позвоните. Сегодня я его навещу и все узнаю. – Она нацарапала на бумажке номер телефона и протянула его Севастьянову. – Значит, завтра. Желательно до обеда.

…После похорон матери Скок запил. Он сидел в землянке, тупо пялился в окно и поглощал один стакан за другим. Ни в водке, ни в закуске недостатка не было. И то и другое доставляла услужливая Маруся Спиридонова. Но и она очень скоро поняла: происходит что-то не то.

Ну понятно, горе… С кем не случалось подобное. Но нельзя же сутками жрать ее, проклятую!

– Я больше бегать за водкой не буду, – сообщила Маруся свое решение Скоку, когда он пребывал в относительно трезвом состоянии.

– Ну и хрен с тобой! – отмахнулся Скок. – Другие найдутся.

– Ищи других… Ищи… А я – все!

– Ну и вали.

Маруся, негодуя, покинула Скокову берлогу, но почти сразу после ее ухода явился сталевар Галушко в компании двух членов бригады.

– А, Степан Тимофеевич! – с пьяным восторгом произнес Скок, только что принявший очередную «дозу». – И ребята с тобой… Очень даже хорошо. А то мне надоело колдырить в одиночку. Садитесь, братки, за стол, мамку помяните…

Галушко тяжело опустился на табурет, угрожающе заскрипевший под ним.

– А не развалится? – хмуро спросил он.

– Чего не развалится?

– Да табуретка. Хлипка больно.

– Какая уж есть. Давайте, ребята, за компанию. – Скок плеснул водки в грязные, захватанные стаканы, подвинул на середину стола чашку с вареной картошкой, здоровенный шмат жареного мяса.

Все выпили. Скок захрустел перьями зеленого лука.

– И долго ты в таком состоянии пребывать собираешься? – спросил Галушко.

– В каком состоянии?

– Сколько еще водку жрать будешь?

– Это мое дело. Сколько захочу, столько и буду.

– Не твое, а наше! – веско заметил Галушко. – Ты и так вторую смену прогулял. Может, хватит?

– Да катитесь вы…

– Ах ты, урод! Ну-ка, ребята, вяжите его.

Через некоторое время связанного Скока затащили в стоявшее под окнами такси, привезли в общежитие, затолкали под ледяной душ, потом накрепко растерли, уложили на кровать и привязали к ней полотенцами.

– Завтра выходной, – сообщил Степан Тимофеевич. – Будешь весь день под присмотром лежать. А послезавтра пожалуйте на смену. Не пойдешь добровольно – силой поведем!

– Клал я на вас, – откликнулся Скок. – Водки лучше дайте.

– Поведем, – повторил Галушко и удалился, лицом и походкой напоминая древнеримского патриция, вразумлявшего бестолкового раба.

Вначале Скок пытался вырваться, потом начал орать, но только сорвал голос, наконец он уснул.

Следующий день оказался подлинным кошмаром. Водки ему не давали, кормили только теплым кефиром, под конвоем водили в туалет и вновь укладывали на кровать.

К вечеру Скок как будто оклемался. Он уже не стонал, а только водил по сторонам мутными глазами и время от времени просил попить. На другое утро, сопровождаемый двумя товарищами, Скок потащился на работу. Жизнь, казалось, вошла в колею. Видения больше не посещали его, а про награбленную добычу Скок на время забыл. Он вообще плохо помнил, что происходило с ним в предыдущую неделю. В памяти зияли черные дыры, откуда иной раз вырывались смутные образы. Он возле могилы… простой, даже не обитый кумачом гроб… черное лицо матери… поминки… пьяные, оскаленные хари карадырских пропойц, раздирающих грязными руками жареных поросят… И те, другие… Они и тогда, на поминках, постоянно присутствовали рядом. Стояли в углах, таращили мертвые очи… Ух страшно!!!