Спокойной ночи - Андрей Синявский

Однако судьба-злодейка подстерегала не меня, а несчастного того инвалида, о чем я уже рассказывал. Со мною же наяву ничего не произошло. Только вызывают однажды повесткой в Райвоенкомат, а там уже, в отдельном отсеке, дожидается меня штатский товарищ, мрачноватого, таинственного, но всем понятного назначения. Впрочем, для ясности, в общих чертах, суммарно, воспроизведу три наших с ним диалога, растянувшихся, конечно, во времени: год без малого протек между этими разговорами.

Диалог первый. – Так, так. Контакт с иностранкой?.. Нет, отчего же? – мы не против… Только… Зачем прекращать?! Напротив… Вы что – не сознаете?.. О что вы, что вы! У вас прекрасная комсомольская репутация… Вы советский человек или не советский человек? вы советский человек или не советский человек? вы советский человек или не со… А вот этого я не советую… Да с вас ничего и не требу… Перестаньте, мы все про вас… Вы что – боитесь?.. Объясните! Значит, ваши контакты уже такого рода, что вам есть что скры…? Но вам же нечего опасаться!.. Посмотрим с другой стороны… Вы же сами говорите: она положительно относится к Советской России?.. А как к американцам?.. Отрицательно?.. А-а, вы об этом не разгова… Вам было не до этого?.. Да бросьте, это нас не интересу… С чего вы взяли?.. Просто… дружески… Профилактика… Какой шпионаж?.. Мы сами видим… Посмотрите на себя в зеркало… Но вот дружеские отношения… чисто дружеские… уже придется продолжить… Вы советский человек или не советский че..? Чего?! Вы что нас – за людей не считаете?.. Но вот подписку о неразглашении вам все же… Не беспокойтесь, мы вас найдем!..

Второй диалог. – Давненько, давненько… Ну и далеко ли продвинулась ваша нежная дружба?.. Ха-ха, семинар!.. Слушайте, мы сами знаем… Белоэмигранты, между прочим, тоже любят Россию. Какую Россию? – различие… Ах, она вне политики?!. Не заливайте мозги… Сове… или не сове… На кого она работает?.. Что значит – ни на кого?.. Атташе!.. Как? вы не понима… кто такой атта..? Ше!.. Да ведь это развед… По рангу, по должности… Военн… А мы – контрразвед… В финскую, на линии Маннергейма, уверяю… Активизируйте отношения… Ну, переведите в инти… То есть как это – не можете?.. Подумаешь, невеста!.. У меня, например, жена и двое детей… Но если Родина прикажет… Но вы можете за нею немного уха..? Да я не наста… Знаем мы, знаем этих католичек… Кажется, она уже познакомилась с С. – вашим старым приятелем?.. Что ж, добро, добро… Пускай!.. Но у меня другой вопрос. Сугубо частный. Вот вы Маяковским занимаетесь… Правда, что будто бы Маяковский в своих стихах употребляет нецензурное слово «блядь»?!. Что вы говорите – три раза?.. Позвольте записать… Значит, так: «я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду…» Какая бродячая собака?.. Это уже мелочи… Второй эпизод?.. Повторите, повторите… «Поэт, как блядь рублевая, живет с словцом любым…» Ну это он уже слишком… Чересчур… А еще лучший-талантливейший!.. И третий случай? Неужто о пятилетке? А-а! «Где блядь с хулиганом да сифилис…» Вот спасибо, спасибо… Все-таки это большая редкость… А вы не помните, случайно, у Есенина?..

Третий диалог. – Итак, завтра у вас в парке «Сокольники» – свидание. И завтра же вы сделаете решительное предложение… Нет… Нам не этого надо… Вы просто, как в старомодные времена, попросите у нее руку и сердце… Чего улыбаетесь? Девушке это всегда приятно… Католичка! вы же сами говорили… Остальное вас не касается… Предоставьте нам… В лучшем случае вы же́нитесь на ней – чисто номинально, конечно. В худшем… При чем тут ваша невеста? Да никто же не узна́ет… Андрей! Если Родина-мать требует… Ну, обмоешься, в конце концов… Это не ваша забота, что с нею станет, когда… Мы сами понимаем: какой из вас любо… Но вы пользуетесь пока что симпатией… Почему-то С. у нее не… Короче, завтра… Пеняйте на себя… Каждое ваше слово… Что?! Вот новость! Считайте себя мобилизованным… Если Родина в опасности… Какое вам дело до ее будущего? Да ее после этого не будет больше! Понимаете – не будет!.. —

Назавтра, скрепя сердце, я поехал в Сокольники. Меня поразил замусоренный и какой-то потасканный вид прославленного пустыря. Хотя шальная жара 48-го года едва опустилась на землю, повсюду уже бросались в глаза разбитые бутылки, смятая бумага, яичная шелуха… Возможно, то была аберрация. Со мною случалось подобное искажение правды. В комнате у нас я недавно заметил за собою белесоватые следы, как будто от известки. Вот, подумал, будь я проклят, опять вляпался! Наследил, как последний маляр! Подметки сапог, однако, смотрю, у меня в порядке. Но веник – не берет. И щетка на них не действует. С мокрой тряпкой, в ведре, с водой, – принимаюсь оттирать. Куда там! Прямо беда! Белила, видимо! Масляная краска! Вернется мама с работы и давай опять, с усталости, мыть полы… Внезапно отпечатки, у меня под натиском, пропали, сошли на нет. Отошел, любуюсь удачей, а они, черти, спустя мгновение, снова и ярче еще в два раза проступают на влажном паркете. Неужели, думаю, у меня уже от всех переживаний – белая горячка?.. Догадался глянуть в окно и возликовал: – Солнце!.. Да ведь это же просто солнышко наше лежит на полу ровными полосками и правильными облатками. Каким-то отраженным углом. Облака же, пробегая по стеклам, то затирают полотером следы, то признательно восстанавливают. Приятно, знаете, убедиться иногда, что это не твой грех, и не грязь, не известка, а солнце виновато… Но тут, в Сокольниках, все было наоборот. И самый свет, представлялось, покоился на траве, на кустах слоем белесой наносной пыли. Даже не известковой – свинцовой. А небо, мечущее жар, без единого облачка, мутно и тлетворно, словно списано с меня. Отдыхающие, которых почему-то в это раннее лето было здесь чересчур много, расположившиеся загорать или, подремывая, ловить сетку те́ни в газетке, рисовались безжизненными, резиновыми червями. К тому же они время от времени, по ходу солнца, переползали, продолжая хранить невозмутимость неодушевленных червей, чем лишь увеличивали мое ко всему тяжелейшее отвращение. Душа в этот день была у одной Элен…

Есть пословица: чужая душа потемки. Неправда. Чужая душа, если она, конечно, существует, – за редким исключением, чиста, как стеклышко. Не о личности речь – о душе, которая, может быть, к человеку и не причастна. Он убивает, обманывает, а душа его чиста. И живет себе независимо до поры до срока. Ну разве что воодушевит иногда на что-нибудь хорошее. Молился, я где-то читал, святой подвижник, в пещере, за убийцу, который пришел и объявил, что пришел его убивать. И ведь, действительно, убил, переждав молитву. Но тот молился, очевидно, не за себя, где-то читал, и не за этого, наверное, мертвого уже разбойника, разъеденного грехом и пороком, словно червивый лист. Он молился за спасение, вот странные слова, спотыкаюсь, души убийцы, видимой ему, по всей вероятности, как ясный день. Не пропадать же душе-бедняжке, если проштрафился владелец? Да он и не молился, он ее омывал. Он делал для нее все, что мог, при последнем приготовлении. И поцеловал в уста: убивай!..

И тут, мне почудилось, я впервые ее увидел, душу. Она вырисовывалась у Элен, наподобие овального тельца или маленького облака, похожая на белого, спеленутого до срока младенца, расположенного, однако, в отличие от ребенка в утробе, пряменько, вверх головкой и не в животе, а в груди, посередине, доставая до лица. Душа из нее просвечивала… В себе вы этого не разглядите. Нет. Ты весь темный. Но там, в глубине материи… Тот образок… Та, останняя, зажженная перед Господом Богом, свеча…

Не знаю, откуда берутся такие мысли. Из какого резервуара? Ведь я не веровал в Бога. Совсем не веровал. И никакой там особенной души за человеком не признавал. К религии не испытывал никаких приливов, весьма смутно ее представляя, как, впрочем, не испытывал и обычной для русских атеистов, яростной, религиозной вражды… Просто нашлись, по-видимому, для меня неодолимые границы. Увлечь? предать? и убить? Пускай не своими руками. Но убить? Нет, это свыше наших сил и дается далеко не каждому…

И я начал торопливо все ей объяснять. Все подряд. «Сейчас я открою тебе, Леночка, одну страшную тайну…» Исповедуясь перед ней, я все ждал, когда она вскочит и с воплем бросится прочь от меня. Ну а дальше известно: арест, расстрел… Все в голове у меня уже было разработано. И в первый момент, казалось, она не понимает. Ни в какой стране она находится. Ни кто, в бреду, восседает перед ней, как заяц на грязной травке. Ни какую спасительную роль во всей этой истории должен сыграть наш общий друг Сережа. И потому, наверное, от непонимания, она дважды улыбнулась при моих инвективах о вымороченной любви по заданию госбезопасности и о браке по приказу Родины-матери, после чего иностранка автоматически попадала в объятия нашего грозного подданства, и ее бы запытали, ей-Богу, ее бы запытали… Может быть, это звучало, действительно, комично. Претенциозно. Объясняется человек в лучших чувствах, а сам приговаривает: мы расстанемся, – чтобы тебя не убили. Убили? Полюбить?.. Но мне было не до смеха…