Свадьбы - Владислав Бахревский

— Тебя! Ты тот самый швед.

— Меня зовут Федор Порошин, Георгий. Рад, что ты в нашем городе. Вот только и поговорить-то не удастся. Уезжаю сегодня.

— Далеко?

— Далеко, Георгий. Коли жив буду, вернусь в Азов, а коли вернусь, так и тебя найду, тогда и поговорим.

— А ведь я твой завет не забыл, — быстро затараторил Георгий на хорошем турецком языке.

— Ого!

— Получается?

— Получается… Ей-ей, ты мне нравишься, казак! Казак?

— Казак! — смутясь, согласился Георгий.

— Ни о чем тебя спрашивать не буду, но, глядишь, коли ты в языках преуспел, идти нам с тобой одной дорожкой. Будь здоров, Георгий!

— И тебе счастливо!

Они обнялись, и помешкав, поцеловались.

— Ты знаешь нашего писаря? — удивился Худоложка.

— Из Москвы вместе бежали.

— Вон какие куролесы!

— Уезжает он.

— В Яссы небось, к молдавскому господарю. Лазутчиком,

«Лазутчиком? В Яссы? — горько задумался Георгий. — И я

лазутчиком. В Азов».

Вспомнил отца Бориса, тоскливо стало: люди ему душу открывают, а ему надо все слушать и мотать на ус: в Москве хотели знать, чего ждать от казаков. И тут, как нарочно, Худоложка сказал:

— Завтра послы персидского шаха приезжают.

Послов принимают атаманы, разговоры атаманы ведут с послами наитайнейшие. Да только у послов — секретари, у атаманов — есаулы, у послов да секретарей — слуги, у атаманов да есаулов — ближние дружки.

Приметил Георгий одного перса. Тот все по базару ходил, к серебряным кольцам приценивался. Купил Георгий самое дорогое кольцо, с алмазиком, и к персу подкатился. Поглядел перс на колечко, глаза у него загорелись, но руками разводит.

— Дорого! — по-своему сказал, а Георгий ему по-турецки:

— Давай меняться! Приноси вечером свой товар ко мне домой.

И показал, где живет.

Пришел перс. Принес три халата. Георгий сделал вид, что халаты ему очень понравились. Поменялся, стал угощать чужестранца.

— Скажи, как величать тебя,

— Меня зовут так же, как нашего великого шаха — Сефи, да продлит аллах дни его блистательного правления.

— А меня зовут Георгий. Выпьем же первую чашу за дружбу!

Перс помялся, но отказаться не посмел. Выпили за дружбу. Потом выпили отдельно за шаха Сефи, за царя Михаила и за Войско Донское. Развязало вино языки.

— Я против тебя никогда не подниму сабли! — клялся Георгий.

А Сефи удивился:

— Зачем же нам ссориться и воевать друг с другом, когда мой великий шах зовет Войско Донское к себе на службу. Мой великий шах Сефи восхищен казаками. Вы такую крепость у турок отобрали. Теперь весь мир над Мурадом хохочет. Мой великий шах просит ваших атаманов прислать к нему знаменитых казаков, и он этих казаков наградит.

— Твой шах Сефи воистину щедрый государь.

Перс пьяно покрутил головой:

— Мой великий шах — кроволиец. Говорят, он родился с руками, полными крови. Его дед, шах Аббас, тогда сказал: «Много же этот мальчик прольет крови». И те слова стали пророческими. Шах перебил всех великих воинов, сам он страха не знает, но мы проигрываем туркам битву за битвой, мы бегаем от турок, а давно ли минуло время Аббаса, когда турки бегали от нас? Шах Аббас тоже был кроволиец, но

Сефи превзошел его в этом, только в этом, только в дурном…

Отец Варлаам выслушал Георгия, одобрительно кивая на каждое его слово.

— Зачем пожаловали кызылбаши, мы теперь знаем. Ну а что ответили атаманы персам, я сам вызнаю. Ты с казаками об этом разговоров не затевай. Ты должен стать, Георгий, своим человеком у азовцев, казаком ты должен стать. В поход просись. Слава казацкая в поле гуляет, — отец Варлаам нахмурился вдруг. — Что-то еще тебе хотел сказать. Ах да! Вот деньги тебе. Десять рублей, но это последние. Живи, как все казаки живут…

Вышел Георгий из церкви, чуя крылышки за спиной, да ведь не ангельские: в кармане десять рублей и велено быть вольным казаком! Так везет, что аж боязно.

Георгий едва порог своего дома переступил, а следом за ним Худоложка.

— Айда, парень, с нами!

Георгий чуть было не кудыкнул, но спохватился.

— Айда!

— А знаешь, в какую сторону?

— А я за тобой в любую, Худоложка!

— Славный ответ… Мы идем на Кафу.

— Скоро?

— Готовься! Когда приспеет время, кликнем.

Как встали на берегу Дона синего тысяча да еще семьсот лихих казаков, да как сели те тысяча да семьсот казаков в пятьдесят три чайки — казачьих корабля, так и тесно стало на широком Дону, так и весело на тихой реке, а тихо стало в шумном Азове-городе.

Поплыли казаки Кафу воевать.

Грамата-кая

Глава первая

В Крым для осмотра невольничьих рынков прибыл евнух султанского гарема Ибрагим. Польские и русские красавицы, прежде чем попасть в Истамбул, проходили через невольничьи рынки Крыма.

Евнух был самодоволен, зол и глуп.

Товар ему не нравился, и он готов был потребовать от хана нового набега.

Белый свет красавицами не обеднел, но приезяшй искал такую невольницу, какую свет не видывал. Искал под страхом смерти. Перед отъездом в Крым его позвала к себе Кёзем-султан. Они говорили с глазу на глаз.

Евнуху было велено отыскать в Крыму красавицу, которая полюбилась бы Мураду. У Кёзем-султан теперь была одна забота — изгнать из сердца сына Дильрукеш, неподкупную, незлатолюбивую, очумело любящую дуру.

Вдовствующая султанша была отстранена Мурадом от всех государственных дел. Она ему раскрыла наитайнейший заговор улемов — и вот благодарность. Она — Кёзем-султан — никто. Не царица, а кукла в царских одеждах.

Более того, Мурад несколько раз угрожал ей карами, а в пьяном виде — и смертью, если она, великая Кёзем-султан, не расстанется с дурными привычками — курить табак и пить кофе.

— Моя борьба с курильщиками бессмысленна, если мои приказы нарушают в самом Серале, — топал ногами Мурад.

К приезду султанского евнуха евреи-купцы, торгующие невольниками и невольницами, свезли в Акмечеть черкешенок, полек, русских, украинок, молдаванок и прочих.

Торг предстоял оживленный, доходный, праздничный. На него должны были прибыть купцы из арабских стран. И даже из враждебной Персии. Война — дело султанов, торговля — дело купцов. Купцы добывают для султанов деньги, а султаны тратят эти деньги на свою возлюбленную войну. Купец про то не думает, купец думает о барыше.

Туркам нынче дорога в Азов заказана, но под стенами Азова казаки охотно торгуют с турецкими купцами. Казакам нужно многое: хлеб, оружие, железо, седла, материи.

Вооружать казаков — это все равно что положить в пасть волка руку, но купцу чужая голова не дорога, ему — торговать, воевать — другому…

По приказу калги Ислам Гирея самых красивых девочек от 12 до 15 лет забрали в его гарем.

Каково же было негодование султанского евнуха Ибрагима, когда, явившись в Акмечеть, он узнал — торга невольницами не будет.

Хан Бегадыр, чтобы загладить вину брата, одарил султанского евнуха богатыми подарками, дал ему право. объехать все города и местечки Крыма и взять в султанский гарем любую девушку, даже татарку.

И все же хану было страшно: боялся, как бы евнух не наговорил на него Кёзем-султан. Снова хана Бегадыра мучили поносы: страх пустил в его душе надежные корни.

На родине Амет Эрена в Грамата-кая объявились разбойники. Никто их не видел, но, ладно бы овцы, исчезать стали пастухи. У Акходжи разбойники сломали в подвале дверь, унесли сыр, три мешка с мукой, несколько тулупов, бочонок пороха, свинец.

Акходжа собрал сыновей, целую неделю лазил по горам, никаких следов не нашел и отправил детей к табунам. Не позарились бы разбойники на коней.

А разбойники не о лошадях мечтали, о корабле.

Беглые рабы сеймена Абдула выбрали над собой атаманом Ивана. Если бы не Иван, до сих пор в неволе томились, мужик он рассудительный, горячки пороть не станет, властью корысти ради не попользуется.

От сына Абдула ушли легко, да тяжко блуждали по горам. В степь выскочили, а в степи кочевья, отряды снуют. Видно, У татар сбор на Перекопе. Степью к Азову не проскочить. Вернулись в горы. Лошадей пришлось бросить: леса в горах непролазные. Решили морем на родину пробиваться. Возле Ялты лодку украли, пошли на восход, в сторону Кафы. Ночами шли, утром лодку вытаскивали на берег, сами прятались. Голодно стало — много прошли. И ведь надо же случиться такой напасти — не успели от бури укрыться.

Утянуло их в море, а когда, выбиваясь из последних сил, добрались они до берега, то узнали знакомые места: с чего начали, к тому и прибыли.

Бросили лодку, пошли берегом. А тут зима.

У Грамата-кая решили ждать весны. Место здесь глухое, аул у моря крошечный — четыре сакли, а живут богато. Пещеру нашли — неприметную и теплую. В двух шагах будешь от нее стоять — не заметишь. Ход узкий, а проползешь десяток саженей — и вот он тебе, дворец подземного царя. Высотой, шириной — церковь бог послал Ивану. Сухо, тепло, за водой не бегать. Хоть жизнь волчья, что ухватишь, то и съешь, а все ж — свобода!