Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13 - Вальтер Скотт

— Уж не стал ли ты педантом или пуританином, болван? — смеясь, воскликнул лорд Гленварлох, с трудом подавляя негодование и стыд.

— Милорд, — ответил слуга, — мне понятен ваш вопрос. Может быть, я и правда немножко педант, и дай бог, чтобы я был более достоин этого названия; но не будем останавливаться на этом. Я служил вам верой и правдой, пока мне позволяла моя совесть северянина. Я никогда худого слова не скажу про своего господина или про свою родную страну, когда я живу на чужбине, хотя бы мне и пришлось малость покривить душой. И я готов помериться силами со всяким, кто осмелится поносить их. Но такая беспутная жизнь, игра в кости да шатание по театрам — это не по мне, я задыхаюсь здесь; и когда я слышу о том, что ваша светлость выигрывает деньги у какого-нибудь бедняка, который не может без них обойтись, клянусь честью, если бы это могло послужить вам на пользу, то уж чем выигрывать деньги у него, я бы скорее согласился выскочить вместе с вашей светлостью из-за изгороди и крикнуть «стой!» первому попавшемуся гуртовщику, возвращающемуся из Смитфилда с выручкой в кожаной сумке за своих эссекских телят.

— Ну и простак же ты, — сказал Найджел, почувствовавший, однако, угрызения совести. — Я никогда не играю на крупные суммы.

— То-то и оно, милорд, — продолжал неугомонный слуга, — и, с вашего позволения, это еще хуже. Если бы вы играли с людьми, которые ровня вам, греха было бы меньше, но чести было бы больше в такой игре. Ваша светлость знаете, или могли бы знать по собственному опыту — пока еще недолгому, всего несколько недель, что с маленькими суммами тоже нелегко расстаться тому, у кого нет более крупных; и должен сказать вам откровенно, люди замечают, что ваша светлость играет только со всяким отребьем, которое может проигрывать лишь маленькие ставки.

— Никто не посмеет утверждать это! — гневно воскликнул Найджел. — Я играю с кем хочу и буду играть так, как мне нравится.

— Вот это как раз все и говорят, милорд, — продолжал безжалостный Ричи, чья врожденная любовь читать наставления и прямота характера мешали ему видеть страдания, которые он причинял своему господину, — прямо слово в слово. Не дальше как вчера в той же самой ресторации вашей светлости было угодно выиграть у этого юнца в бархатном малиновом камзоле, с петушиным пером на шляпе — у того самого, хочу я сказать, который дрался на поединке с хвастливым капитаном, — пять фунтов или что-то в этом роде. Я видел, как он проходил по залу, и если вы не ободрали его как липку, значит я еще никогда в жизни не видел разорившегося человека.

— Не может быть! — воскликнул лорд Гленварлох. — Но кто же он? У него был вид состоятельного человека.

— Не все золото, что блестит, милорд, — ответил Ричи. — Вышивки да серебряные пуговицы опустошают кошелек. И если вы спросите, кто он, — может быть, я и знаю, да не хочу сказать.

— Во всяком случае, если я действительно разорил этого человека, — сказал лорд Найджел, — посоветуй, как исправить зло.

— С вашего позволения, не извольте беспокоиться, милорд, — сказал Ричи. — О нем хорошо позаботятся. Знайте только, что этот человек бежал в объятия дьявола и вы подтолкнули его. Но я остановлю его, если только он способен еще внять голосу рассудка, и вашей светлости нечего больше спрашивать о нем, так как вам совершенно бесполезно знать это, и скорее даже вредно.

— Послушай ты, болван, — сказал его господин, — до сих пор я терпеливо слушал тебя, на то были свои причины. Но не злоупотребляй больше моим добродушием — и раз уж ты непременно должен уехать, что ж, отправляйся с богом, и вот тебе деньги на дорогу.

С этими словами он высыпал ему в руку золото, которое Ричи пересчитал с величайшей тщательностью, монету за монетой.

— Ну что, все в порядке? Или, может быть, в них не хватает веса? Какого черта ты еще медлишь, когда всего пять минут назад так торопился уехать? — воскликнул молодой лорд, окончательно выведенный из себя самонадеянной педантичностью, с которой Ричи читал ему свои нравоучения.

— Счет правильный, — сказал Ричи с невозмутимой серьезностью, — а что касается веса, то хотя лондонцы очень щепетильны в этом отношении и строят гримасы при виде монеты, если она чуть легче обычной или у нее есть трещина на ободке, клянусь честью, в Эдинбурге на них набросятся, как петух на крыжовник. Жаль только, что там золотых монет днем с огнем не сыщешь.

— Тем больше твое безумие, — сказал Найджел, гнев которого мгновенно прошел, — покинуть страну, где их достаточно.

— Милорд, — сказал Ричи, — если говорить откровенно, милость господня дороже золотых монет. Если Бесенок, как вы называете этого мосье Лутина — вы с таким же успехом могли бы назвать его Висельником, ибо таков будет, несомненно, его конец, — порекомендует вам нового пажа, вам не придется выслушивать от него таких проповедей, какие вы выслушивали от меня. И если бы это были мои последние слова, — сказал он, возвысив голос, — я сказал бы вам, что вас опутали, что вы сошли с пути, проторенного вашим достопочтенным батюшкой, и, что еще хуже, вы, не в обиду будь сказано, погибнете с позором, ибо вы стали посмешищем для тех, кто совращает вас с пути истинного.

— Посмешищем! — воскликнул Найджел, подобно всем юношам более чувствительный к насмешкам, нежели к доводам разума. — Кто дерзнул смеяться надо мной?

— Милорд, это так же верно, как то, что я не могу жить без хлеба… Нет, еще больше — как то, что я правдивый человек: я думаю, ваша светлость никогда не слышали, чтобы с языка Ричи сходило что-нибудь, кроме чистой правды, разве только честь вашей светлости, благо моей родины или, быть может, иногда мои собственные мелкие делишки делали излишним обнародование всей правды… Так вот я и говорю, так же верно, как то, что я правдивый человек; когда я увидел этого беднягу в зале ресторации, будь она проклята богом и людьми — да простит мне небо мои проклятия! — со стиснутыми зубами и сжатыми кулаками, с беретом, надвинутым на лоб от отчаяния, Бесенок и говорит мне: «Начисто ощипал несчастного цыпленка твой господин; его светлость с петухами в драку не полезет». И сказать по правде, ваша светлость, все лакеи и кавалеры, а в особенности ваш названый брат, лорд Дэлгарно, все вас ястребом-перепелятником зовут. Я уж хотел было Лутину башку проломить за эти слова, да не стоило руки марать из-за такого пустяка.

— Они смеют так называть меня? — воскликнул лорд Найджел. — Проклятие! Дьявол!

— И дьяволица, милорд, — добавил Ричи, — они здесь все трое хозяйничают в Лондоне. А еще Лутин и его хозяин смеялись над вами, милорд, что будто бы вы — даже стыдно сказать, — что вы были слишком внимательны к жене почтенного человека, из дома которого вы только что выехали — нехорош он стал для вас при теперешней роскошной жизни, — и что вы, похваляясь ее благосклонностью, говорят эти беспутные насмешники, не имели достаточно смелости, чтобы вступить из-за нее в ссору, и что ястреб-перепелятник слишком труслив, чтобы наброситься на жену сыровара.