Рихард Штраус. Последний романтик - Джордж Марек

Символизм Грегора — какой-то расплывчатый, его стихи хромают на обе ноги. Музыка Штрауса лирична и большей частью приглушена. Можно назвать ее рафинированной выжимкой из небогатого содержания. Идиллия, которая разыгрывается с наступлением сумерек, не может доставить удовольствия слушателю. Музыка обретает силу и страсть только в дуэте Аполлона и Дафны, присутствовавших на опере «Тристан и Изольда». Странным образом Штраус, который терпеть не мог теноров, в этой опере создал две партии для тенора — партии Аполлона и пастуха Лейкиппоса. Еще более странно то, что слушателей, с трудом высидевших эту оперу, в конце он вознаграждает постлюдией волшебной красоты… Превращение Дафны в лавр описывается только музыкальными средствами. (Сначала Штраус задумал другую концовку. Окончательный вариант возник только в самую последнюю минуту.)[304] Мелодия медленно движется в тихом безмятежном воздухе, потом — по мере того как тело Дафны покрывается корой и листьями — она ширится, вздымаются звуки скрипок и арф, и под конец звучит песня без слов, которую поет Дафна. Затем музыка затихает, свет гаснет и падает занавес.

«Любовь Данаи» обладает несравненно более высокими достоинствами, чем другие две оперы. Но только в музыкальном смысле: драматургически она так же беспомощна. Хорошая музыка, которую Штраус написал для «Данаи», практически перечеркнута плохим либретто. В нем рассказывается о соперничестве Юпитера и царя Мидаса за любовь пышнотелой красавицы, которая — по крайней мере, в начале — имеет один недостаток — она предпочитает любви деньги. Мидас с помощью Юпитера стал могучим, утопающим в золоте царем. Это было частью замысла Юпитера по завоеванию любви Данаи (поначалу Мидас был всего лишь бедным погонщиком осла). После того как Юпитер терпит поражение, он в отместку возвращает Мидаса в прежнее состояние и предлагает Данае выбрать между богом и погонщиком осла. Даная, само собой, предпочитает объятиям бога подлинное счастье и простую честную любовь.

Действие происходит в Греции, где национальным блюдом, судя по всему, являются взбитые сливки. События разворачиваются с немецкой медлительностью, и даже трудно понять, откуда сошел Юпитер — с Олимпа или Валгаллы. Третий акт оперы — лучший с точки зрения музыки и худший в драматическом плане — в основном состоит из сцены объяснения Данаи и Юпитера, в которой Юпитер отказывается от притязаний на нее в пользу того, кто, по словам Вотана, «свободнее меня, бога».

Музыка в опере неоднородна по своему качеству, причем худшей является оркестровая интерлюдия, которая, описывая мечты Данаи о золотом дожде, сверкает позолоченной мишурой ярче «Шехерезады». С другой стороны, есть в этом акте две прекрасные оркестровые интерлюдии, которые достигают подлинного музыкального красноречия — главным образом, потому, что Штраус опять сумел сочинить чувственную и сочную музыку. Даная, при всей своей внешней холодности, исполнена эротики.

Считалось, что эта опера воплощает «жизнерадостную мифологию». Но на самом деле в ней нет ни живости, ни радости, и добавочные комические фигуры — Меркурий (исполняющий роль Локи при Юпитере-Вотане) и четверо бывших возлюбленных Юпитера, среди которых — Леда и Алкмена, появляются лишь для того, чтобы лишний раз напомнить нам, что мы находимся в мире мифологии, и ничуть не придают обстановке праздничности.

Штраус поставил условие, чтобы «Даная» увидела свет не раньше чем через два года по окончании войны, которая разразилась как раз во время его работы над этой оперой. Он назвал «Данаю» своей «посмертной работой». В сентябре 1941 года Клеменс Краусс был назначен художественным руководителем Зальцбургского фестиваля. Он сразу обратился к Штраусу с просьбой о разрешении поставить «Данаю» в Зальцбурге. Штраус обещал ему, что Зальцбург получит первое право на постановку оперы, но настаивал на своих прежних условиях. Однако, когда Штраус и Краусс лучше узнали друг друга во время совместной работы над «Каприччо», Краусс уговорил композитора дать разрешение на постановку «Данаи» в Зальцбурге в 1944 году — в честь восьмидесятилетия Штрауса. Партитуры были напечатаны в Лейпциге Иоганном Ёртелем, издателем арийской литературы, который заменил прежнего издателя Штрауса Фюрстнера. Полторы тысячи экземпляров партитуры сгорели во время воздушного налета на Лейпциг. Но тем не менее было решено продолжать работу над оперой.

20 июля 1944 года группа генералов совершила неудачное покушение на Гитлера. За месяц до этого союзники вошли в Рим и через два дня высадились в Нормандии (6 июня 1944 года). Геббельс объявил «тотальную войну» и запретил все театральные зрелища. Однако для Зальцбургского фестиваля сделали исключение, хотя его программу сильно урезали. Позднее объявили об отмене фестиваля, хотя работа над «Данаей» уже приближалась к завершению. Штраус присутствовал на репетициях. Согласно записям Рудольфа Хартманна, на одной репетиции Штраус был растроган до слез. Он знал, что весь этот труд напрасен — он не завершится спектаклем. К концу третьего акта Штраус встал со своего кресла в партере и прошел вперед, вглядываясь в музыкантов венского филармонического оркестра и певцов на сцене. Все они заметили, что Штраус находится во власти сильного чувства. Все (кроме нескольких твердолобых, которые все еще надеялись, что Гитлер спасет Германию каким-то новым чудо-оружием) знали, что война проиграна, что рейх обречен и что день возмездия неуклонно приближается. Перед ними стоял знаменитый композитор. Когда теперь его работа увидит свет? В конце репетиции Штраус поднял руки и прерывающимся от слез голосом сказал оркестру: «Может быть, мы встретимся снова в лучшем мире».

Через несколько дней (16 августа 1944 года) состоялась генеральная репетиция. В аудитории были только приглашенные гости. По требованию публики Штраус несколько раз вышел на сцену. Позднее его нашли в одной из уборных с партитурой «Данаи» в руках. Он поднял глаза к небу и прошептал: «Мои дни сочтены. И я надеюсь, Бог простит меня, если я захвачу это с собой». Зная, что Штраус не был религиозен, начинаешь думать, что автор «Тиля Уленшпигеля», возможно, сказал это с иронией.[305]

Примерно через месяц после генеральной репетиции Штраус написал пространное письмо Вилли Шуху, в котором попытался непредвзято разобраться в достоинствах и недостатках своей оперы. Но это у него не получилось, хотя письмо интересно уже тем, что демонстрирует неспособность автора критически отнестись к своему произведению. Штраус признает, что в опере есть несколько слабых мест, приписывая их «сухому тексту» и признаваясь, что у него всегда вызывали отклик «удачные слова». И все же он считал, что третий акт «принадлежит к моим лучшим сочинениям» и что один из оркестровых пассажей заслуживает того, чтобы «его воздвигли на почетный пьедестал в музыкальной истории».[306]

В заключение могу сообщить, что «Даная» в конце концов была поставлена в Зальцбурге в 1952 году. Дирижировал ею Клеменс Краусс. Спектакль транслировали по радио. У меня есть его запись. Из нее становится ясно, что ни блестящий дирижер, ни великолепная игра Венского филармонического оркестра, ни мастерское исполнение партии Данаи Аннелией Куппер и партии Юпитера Паулем Шёффером не смогли вдохнуть жизнь в эту оперу. На премьере присутствовал Томас Манн. Он написал Эмилю Преториусу, который создал костюмы: «Это не очень удачное произведение… Сомневаюсь, чтобы оно покорило мир. Стихи Грегора чрезвычайно слабы; слушая их, Гофмансталь не знал бы, куда девать глаза от стыда. В музыке, несомненно, — много очаровательных мест, но она страдает от засилья ударных инструментов, помпезности и пустоты…»[307]

Все три оперы на тексты Грегора, две из которых уносят нас в потусторонни мир, возможно, являются свидетельством подсознательного стремления Штрауса бежать в прошлое или в мир сказки. И в «Дафне», и в «Данае» герои ищут мистическую солнечную страну. Но гений Штрауса был уже не способен осуществить «трансформацию убогого либретто в нечто прекрасное и удивительное».

Запершись в Гармише, Штраус затыкал уши, чтобы не слышать все более угрожающий рев, доносившийся из тысяч репродукторов. Он пытался заглушить какофонию последних дней войны со свирепым сфорцандо в каждом такте. Возможно, что упадок, который наблюдается в его музыке военных лет, и тот факт, что он отвернулся от людей и характеров (ни одному из персонажей в трех операх не свойственны яркие человеческие черты), все это — результат возникшего контраста между тем, что рождалось в воображении композитора, и тем, что творилось вокруг. Когда он работал над «Днем мира», немецкие войска оккупировали Рейнскую область, а итальянцы грабили Эфиопию. Когда он работал над «Дафной», была создана «Ось Берлин — Рим». Когда он начал работу над «Данаей», был осуществлен захват Австрии. Он продолжал сочинять музыку и тогда, когда Германия вторглась в Чехословакию (15 марта 1939 года), и тогда, когда, не встретив сопротивления ни с чьей стороны, она через несколько месяцев Польшу (1 сентября 1939 года). За четыре дня до того, как Франция и Англия объявили войну Германии, Штраус закончил первый акт «Данаи». За две недели до конца его работы над «Данаей» немцы захватили Париж и покорили Францию (15 июня 1940 года). Пока происходили все эти события, Штраус спокойно сочинял музыку, которой, положа руку на сердце, устыдился бы создатель «Ариадны» и «Саломеи».[308] «Вчеpa закончил «Данаю», — написал он Крауссу 29 июня 1940 года, — и теперь страдаю, взирая на пустой письменный стол. (Может, это — признак надвигающегося старческого слабоумия?)» Это был все тот же Штраус, но совсем не тот талант.