Дар юной княжны - Лариса Шкатула

— Вот молодцы, что решились! — откровенно радовался Герасим, пожимая руки Зацепину и Ольге. — Подумаешь, война, а жизнь продолжается…

Они шли по улице веселые, возбужденные, с безрассудством молодости позабыв о том, что уже две недели живут на положении узников. Вроде их не удерживали, но чувствовалось, что и уйти им не дадут. Стоило, например, кому-то из них выйти прогуляться, как несколько пар глаз тотчас принимались следить за всеми его передвижениями — поблизости располагался штаб махновцев.

— Катюша, — говорил Герасим, — кивая на прижавшихся друг к другу новобрачных, — а они таки нас обскакали!

— Сам же говорил, только в Мариуполе, мама мечтала.

— Говорил, а посмотрел на них и пожалел. Давай и мы, как только отсюда вырвемся, так в первой же церкви и обвенчаемся. А мама и так радоваться будет, что живыми добрались.

Мимо них на рысях промчался отряд анархистов.

— Куда это они? — проводил их взглядом Алька.

— Сие мне очень не нравится, — задумчиво проговорил Вадим. — Слышите, какая началась стрельба? Похоже, на город кто-то напал. Лютый обмолвился, вроде, генерал Шкуро силы стягивает. Неужели белые прорвались?

Навстречу им попался ещё один отряд, поменьше, и кто-то из бойцов закричал артистам:

— Быстрее, белые уже в городе! Мы уходим! Догоняйте!

Катерина испуганно схватила Герасима за руку.

— Господи боже мой, колы это кончится! Иде той Мариуполь? Дойдем до него, чи ни? Невжели ж на усей земли нема места, шоб можно буде пожить по-людски?!

Она говорила речитативом, словно по мертвому причитала, вне себя от отчаяния Ольга удивилась срыву всегда такой спокойной женщины, а Вадим, желая побыстрее вернуть ассистентку и друга в обычное состояние, перешел на насмешливый тон:

— Уж не истерика ли у вас, Катерина Остаповна? К лицу ли сельской женщине эти интеллигентские штучки! Вы ж обещали мне впредь "на мове не размовлять". Для чего мы с вами русским языком занимались? Да и мы разве не по-людски живем? Все время, можно сказать, в гуще событий. Профессию заимели романтическую — бродить по свету, людей развлекать. Многие нам завидуют. А что до смены власти, то она не должна вас волновать. Мы же выяснили: цирк — понятие интернациональное и внеклассовое. Нам бояться нечего.

— Сама не знаю, чего я испугалась, — призналась Катерина. — Так сердце защемило, мочи нет!

Зацепин хотел ей ответить, что сердечные предчувствия вещь ненадежная и обращать на них внимание должны нервные институтки, а не такие мужественные женщины, но тут опять послышался конский топот. На этот раз всадники ехали не торопясь, четко придерживаясь дистанции, чувствовалось едет регулярная армия. Военные были одеты в форменное обмундирование, что после пестро одетых махновцев являло-таки для глаз отрадную картину.

Белые ехали молча, устало покачиваясь в седлах. Некоторые были ранены, и их белеющие повязки нарушали общее впечатление стройности и порядка. Военные уже поравнялись с циркачами, которые настороженно разглядывали их, когда первый с края ряда военный в форме ротмистра обернулся всем корпусом и придержал коня.

— Мамочки мои! — воскликнул он, по-московски "акая" и кивая товарищам, чтобы его не ждали. — Никак Вадим Зацепин Поручик! Или ты уже не поручик?

Он громко захохотал, будто заржал.

Вадим молчал.

— Сбрил усы и думал, тебя не узнают? Шалишь, с такой-то колоритной мордой? А это кто рядом с тобой, твоя разведгруппа?

И опять захохотал среди общего молчания.

— Что ты придумал, Жереба, — подчеркнуто спокойно отозвался Вадим. — Это мои коллеги, в цирке вместе работаем. А это моя жена — Ольга.

— Ваш муж всегда был шутником, — поклонился, не сходя с коня, ротмистр. — Очень прошу, Зацепин, впредь, если не трудно, обходись, пожалуйста, без училищных кличек. Надеюсь, ты ещё помнишь мою фамилию?

— Так точно, господин ротмистр Ямщиков!

— Вот-вот, и без фамильярностей, я этого не люблю. Особенно, если учесть, что, пока ты занимался неизвестно чем, мне присваивали очередные звания. И, заметь, за воинские заслуги. А насчет того, что я придумал, так теперь, милый, это моя работа: подозревать и проверять подозреваемых. Сейчас многие перекрашиваются, а я эту фальшивую-то красочку сдираю. Вместе со шкурой. Ха-ха!

— Значит, согласился перейти в контрразведку?

— А почему бы нет? Работа — не хуже любой другой. Говорят, у меня неплохо получается. Кто-то же должен следить за чистотой наших рядов!.. Но обо мне потом. Поговорим о тебе. Ты дезертировал из армии?

Вадим, сжав кулаки, шагнул к нему. Ямщиков заржал.

— Узнаю горячую голову. Мамочки мои, что же я ещё могу подумать, видя тебя здесь, в захваченном нами городе, в компании штатских людей? Или у тебя есть отпускное свидетельство? Хорошо-хорошо, все расскажешь мне при встрече. Не будем утомлять гражданских лиц своими проблемами. Пожалуй, сделаем так. Ты по какому адресу живешь?

Вадим сказал.

— Даю тебе сорок минут на сборы и жду у себя в кабинете. Наш штаб — в особняке Павлова, двухэтажном, из красного кирпича. Мы обычно там располагаемся. Город-то третий раз берем!

— Побойся бога, Константин, я только что женился. Как раз из церкви идем.

— Поздравляю, жена у тебя прехорошенькая, и сразу видно, не из простых. Хорошо, сделаем так: я дам тебе не сорок минут, а час. Соберешься, попрощаешься. Если перед нами чист — бояться тебе нечего. Я знаю, ты человек чести, потому и не арестовываю тебя на глазах товарищей и молодой жены. Мадам Зацепина!

Он козырнул и тронул поводья.

— Ровно через час!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Янеку снился прапрадед. Конечно, он не мог его прежде видеть, но почему-то во сне знал, что это именно отец его прабабки Елизаветы. Во сне предок сказал, как его зовут, но Янек проснулся и забыл.

Сон был похож на ожившие картинки, по которым Ян учился читать. Только теперь его учил далекий предок. Так он понял во сне: это учеба.

Поначалу стояли они с прапрадедом на какой-то площади, посреди которой возвышался деревянный помост. На помосте казнили человека, в чем-то страшно провинившегося. Ибо казнили его тоже страшно — одну за другой отрубали конечности. Жертва жутко кричала, и вокруг на площади тоже стоял вой и ор.

Одному из зевак в дорогом камзоле с изумрудом на пальце, по-видимому, стало плохо. Он упал навзничь и забился в конвульсиях. Люди расступились, но никто не сдвинулся с места, чтобы помочь больному. Янеков дед шагнул вперед и наклонился над упавшим. Он простер над ним руку и зашептал. Никто из окружающих не слышал, что он шепчет, а Янек, к своему изумлению, услышал не слова молитвы или наговора, а скорее угрозы или проклятия: