В окопах времени - Борис Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А еще мы там с «немыми» дрались. Рядом интернат для детей с дефектами речи и слуха располагался, на Чехова. Ну и они на двор театральный тоже захаживали. А они все ребята крепкие были и очень обидчивые… Как-то раз они нас с «тарзанки» согнали, так Костян их дразнить начал… Ну, догнали они нас и отметелили хорошо…
Так, не про форму-то я речь веду, а про игры наши. В четвертом классе, как сейчас помню, мы решили крышу одну с друзьями обследовать. Там будка ВНОС стояла. Что такое ВНОС? «Воздушного Наблюдения и Оповещения Служба». Многие дома, что при Сталине после войны строили, на крыше специальные будки имели, для воздушных наблюдателей. На одном доме мы такую обжили, а рядом, на соседней крыше, еще одна стояла. А будки эти интересно строили — сама будка кирпичная на крыше стоит, а под ней, если через люк спуститься — комната или две. Один раз с пятью комнатами нашли, но нас дворник местный засек и двери заколотил… Так что «супернычка» получиться могла! Ну, мы с дружками-одноклассниками и решили экспедицию предпринять — по карнизу туда залезть. А карниз-то на высоте девятого этажа… Шило у нас в жо… боку свербило… Брат мой, твой дед Семен, выпендриться решил — катушку с проводом с собой тащить. Путь отмечать. А она, зараза, килограммов пять весила… Идем мы, значит, по карнизу этому… Ну, «идем», это я, конечно, прихвастнул. На карачках ползем, если по-честному… А там ветрина задувает! Весна ведь ранняя, март только начался. Мы в колоннах барельефных спрятаться пытаемся… Под ногами Садовое шумит… Чуть не обделались мы там… Тут Сема мне и говорит: «Не могу я эту хреновину больше тащить!» Я ему: «Кидай ты ее!» Ну и кинул он. Проволоки метров десять с нее смоталось, и катушка эта за карниз зацепилась и как маятник огромный начала раскачиваться. Тут понимаю я, что она вниз сейчас громыхнет, и ору ребятам: «Назад давайте!». Честно скажу, внучек, многое я в жизни своей повидал, но страх тогда такой, животный, первый раз испытал! Мы на карачках, чуть зубами не цепляясь, назад поползли… И только мы на крышу выбрались, через балюстраду перевалив, как проволока та, тренькнув, оборвалась, и катушка в туннель полетела. Какой туннель? Да где Садовое под Тверскую ныряет… Я последним в окно чердачное залезал и услышал, как внизу тормоза завизжали, и грохот такой… Авария случилась. Мы перепугались, конечно, не без этого… Чердаками проскочили до подъезда, где Филя, одноклассник наш, жил, и по черной лестнице спустились в квартиру. Только часа через три мы на улицу решились выйти… Машины, побившиеся, из туннеля уже вытащили и на обочину отволокли. Представляешь, «Волга» номенклатурная под «КрАЗ» с полуприцепом поднырнула. Вся правая сторона в лепешку смята, видать, этот полуприцеп с плитами бетонными по ней прокатился… Из-за нас, дураков малолетних, беда такая приключилась.
Знаешь, Алеша, может это безобразие и наставило меня на путь истинный… Я спортом стал серьезно заниматься, сам не знаю отчего. Учиться стал лучше — не медалист, конечно, но без троек. Ну а после школы и армии уже в училище пошел… Сам знаешь, помотало меня по необъятной нашей, ну и повоевать тоже пришлось: и в Закавказье, и в Молдавии… А уж когда недобитки всякие в Прибалтике людей советских резать начали… Хотя мал ты еще про те деньки лихие слушать…
Ладно, заболтались мы, а нам еще за Валерием Ивановичем заехать нужно…
Так они и вышли из подъезда: тринадцатилетний Алеша и его дед — полковник Пограничных войск КГБ СССР в отставке. Их ждали места на «ветеранской» трибуне у Кремлевской стены. Сегодня Алеша первый раз увидит Парад Победы воочию, своими глазами. Девяносто лет прошло… Девяносто…
«…трагическая случайность вырвала из наших рядов пламенного борца за дело социализма… Долгие годы руководил он Свердловским обкомом партии… Видный руководитель стройиндустрии Союза ССР… Депутат Верховного Совета с 1978 года, член президиума Верховного Совета с 1984 года… Гражданская панихида состоится в Колонном зале Дома союзов….»
«Правда»» 4 марта 1985 года Москва, 2009 г.
Алексей Ивакин, Андрей Русов
И ОДИН В ПОЛЕ ВОИН!
Митька шел проведать своих.
В тряпичной сумке лежали бутылка водки, шматок сала, буханка серого хлеба, две луковицы и пачка «Беломора».
Интересно, Союза нет, а «Беломорканал» остался…
Свои были недалеко. Лежали, как говорится, в сырой земле, поросшей густой травой и редким кустарником.
Митьке было почти восемьдесят. Он плохо видел. Еле ходил. Поднимался на четвертый этаж с тремя перекурами. Старость… Не то что тогда… В этих местах четырнадцатилетний сын полка получил свое первое ранение.
Но каждую весну, прилагая неимоверные усилия, Митька ехал на пригородном в сторону аэропорта, а потом десять, невероятно длинных в его возрасте километров шел на позиции роты. Километры, словно фрицы тогда, отделяли его от тех, кто заменил ему тогда семью.
Он шел на поле боя, ставшее братской могилой.
Братской могилой тех, кто шел в атаку, поднимаясь по изувеченным склонам Крымских гор.
Митька — а он так и остался в душе Митькой — не мог сюда не ездить. Каждую весну сюда приезжали поисковики. И каждую весну они находили кого-то из наших.
Раньше, когда он был поздоровее, Митька приезжал сюда чаще. А последние года три только на захоронение. Он любил наблюдать за работой поисковиков, выглядывая в каждой железячке что-то знакомое.
А как он радовался, когда молодые пацаны, чуть старше его тогдашнего, находили медальон!
Радовался и плакал…
В позапрошлом году пацаны из девятой школы поднимали красные косточки одного бойца. Дед Митя — как они его звали — сидел на краю раскопа, когда они протянули ему ложку, на которой было выцарапано: «Коля Ваганов».
— Дядя Коля… — сказал сам себе Митька, поглаживая ложку и стараясь не глядеть на раздробленный осколком череп.
— Что? — спросил его кто-то из пацанов-поисковиков.
— Сержант Ваганов. Николай. Я его дядя Коля звал. Рябой был, весь в оспинках. Сахаром меня подкармливал. Большие такие кубики, сладкие…
Он тогда быстро — насколько мог — поднялся и ушел по лесной дороге к оживленной трассе, сглатывая душащие слезы. А наутро привез для дяди Коли гроб. Индивидуальный.
В тот день его ранило в живот, он потерял сознание, а очнулся уже через несколько дней. В госпитале его никто не искал, а сам — по причине малолетства и тяжелого ранения — до конца войны так в армию и не попал.
И однорукий военком, не глядя на медаль «За отвагу», гонял его по всему Севастополю, если Митька появлялся на пороге военкомата.
«Отвагу» пацан получил, когда Сиваш форсировали. Умудрился из оброненной кем-то «снайперки» свалить пулеметный расчет фрицев. Сначала получил три дня нарядов на кухне, а потом и медаль… Правда, уже в госпитале.
Так он и остался здесь, в городе русской славы. Искал своих долго, очень долго. И лишь к концу восьмидесятых выяснил, что его рота попала на Мекензиевых высотах под артобстрел, и он был один из немногих, кто выжил в том аду. Ровно за год до Победы.
И каждый год он приезжал к мемориалу на Сапун-горе, выпивал стопку пьянящей и дурно пахнущей водки и шел домой, усталый и подавленный.
И так почти полвека. Полвека. Полвека прошло. Пятьдесят лет. Иногда Митька думал: а зачем он столько живет?
А потом внезапно страна кончилась, и он стал жить за границей. Паспорт он не хотел менять до последнего, пока не пригрозили, что пенсию давать не будут. Пришлось менять серп и молот на трезубец. Нового паспорта Митька почему-то стыдился.
А потом оказалось, что рота вовсе не была похоронена, а так и осталась там, в воронках у четвертого кордона. И вот уже десять лет, каждую весну, он приезжал не на Сапун-гору, где для ветеранов показывали костюмированный цирк, а сюда. В странную, неправильную тишину Мекензиевых гор.
И в этот майский теплый день все было как прежде.
Все да не все.
На опушке, притаившись, словно хищные и юркие танкетки, стояли трактора, заведенные и нещадно коптящие воздух выбросами солярки.
Мысли лихорадочно забегали — что это, что это? Сердце почуяло неладное, а ноги вдруг ощутили слабость…
— …В общем так, мужики, к субботе должны успеть, ровняем площадку и пригоним сваебой, — дерганый, какой-то прилизанный, но в то же время кажущийся каким-то неопрятным, инженер Стройпроекта раскрыл карту и отошел в сторонку.
— Семен Константинович, тут же бои были в войну! Со всей России приезжают, каждый год выкапывают бойцов, целые дивизии лежат, можно ли? — Крепко сбитый тракторист с черным, как у негра, лицом сдвинул кепку на макушку.
— Тебе за что деньги платят, Коля? За рассуждательство или работу? — инженер, оторвавшийся от карты, строго взглянул на тракториста. — Самого мэра распоряжение! Нам подряд сдать надо.