Канал имени Москвы. Лабиринт - Аноним

Но у Фёдора не было сейчас времени размышлять над этим. Чёрные хищные змеи ползли по Еве, всё больше оплетая в мглистый кокон мрака… Только и эту мысль пришлось отогнать. Контролируй то, что можешь, сказал он как-то совсем тогда юному Хардову, делай то, что должно, до последнего вдоха, даже если мир вокруг рушится. Делай то, что должно, и, может быть, тебе удастся обмануть свою собственную смерть. Ты не сгинешь. Даже если погибнешь с оружием в руках, ты не сгинешь, а там посмотрим…

Фёдор всё-таки не стал сдерживаться, и шальной смешок сорвался с его губ. И оказавшись перед тайной залой, он почти не удивился, обнаружив маленькую дверцу. Совсем не отличимую от двери в крохотную комнатку, практически чуланчик, где Ева учила его танцевать.

«Теперь это моя история, и я всё ещё делаю, что должно, – успел подумать Фёдор. – Наша с Евой. Вот только Глеб по прозвищу Бык почему-то забыл упомянуть, что никаких рассечённых вдоль и поперёк, никаких Разделённых чудовищ в Пустых землях не существует».

А потом он открыл дверь.

6

Конечно, никакие хищные змеи пока не оплетали Еву в кокон мрака, нарисованный воображением Фёдора. Но её время очень быстро заканчивалось. Дыхание снова перехватило, во рту стыл кисловато-металлический привкус. Тьма находилась совсем рядом, кипящая волна только что вошла под мост.

«Соображай, – сказала себе Ева, пытаясь проглотить сухой ком в горле, и не смогла. – Соображай, время на исходе!»

Каменные фигуры протягивали к ней тяжёлые чёрные руки так, – и в этом тоже, наверное, была зловещая шутка, – что можно было различить линии, рисунки на ладони. И у каждой было лицо Фёдора. Каждой хотелось отчаянно поверить, протянуть в ответ руку в поисках защиты, поверить, что за этим лицом не скрывается монстр.

«Соображай!»

А потом Ева увидела, как медленно и неукоснительно тьма подкрадывается к каменным фигурам. Она лихорадочно огляделась – под каждым из мостов кипящая волна находилась уже в нескольких метрах от изваяний; кольцо сжималось.

«Они здесь для чего-то, эти каменные фигуры, – на лбу Евы появились хмурые складки, но лихорадочный блеск так и не покинул её глаз. – Я что-то должна успеть. Если тьма заберёт их, всё пропало».

Она дёрнула головой; с той же, прежде не знакомой, алчностью стала вглядываться в каменные лица, даже не догадываясь, что алчность теперь уступила место просьбе, почти мольбе.

«Соображай».

К дальней от неё фигуре, той, что была у носа лодки, тьма подобралась вплотную. Сейчас вариантов станет меньше, её время закончилось. Ева снова посмотрела на каменные руки. И почувствовала, как нечто тяжёлое встало у неё в груди, – она задыхалась! Господи, она просто задыхалась…

Паника. Это только паника. Так не поймать ускользающее время, соображай.

Теперь дёрнулся уголок рта, и алчность вернулась в застывший взгляд девушки. «О чём я только что подумала: сейчас вариантов станет меньше? Вариантов?! Я должна выбрать?»

Эта мысль ещё даже полностью не оформилась, но Ева уже знала, что она верна. Выбрать? Она должна выбрать одного из девяти, того, вероятно, единственного, кто не окажется монстром.

Сглотнуть, наконец, удалось. Потому что… Всего одно отличие было. Руки. Как решиться выбрать? Но та, дальняя фигура у носа лодки, которую уже забирала тьма… Ева вдруг закрыла глаза – это всё, что ей теперь оставалось. На миг провалиться в тишину, где была нежность. Но вспомнила она не колокольню, которую теперь и не забывала; нет – она вспомнила крохотную комнатку, тихий прозрачный свет вечера, где не бывает катастроф, где ещё лишь обещание любви, и ещё нет никакой боли, самое начало, комнатку-чуланчик, где она учила Фёдора танцевать.

Ева поняла, какой ей предстоит сделать выбор. И, ещё не раскрыв глаз, она позвала:

– Фёдор, услышь моё сердце.

Тут же в груди слева что-то шевельнулось и сжалось. Тело Евы качнулось, как будто устремляясь за мысленным зовом. Она открыла глаза. Все девять каменных фигур, насмешкой надгробных памятников, распростёрли к ней руки в призывном жесте. Но отличие было. Та, самая дальняя, у носа лодки, которую уже пожирала тьма. Руки были сложены по-другому. На немеющих ногах Ева вышла к носу лодки. Отличие было в том, что этот жест означал приглашение к танцу.

(лазейка?)

Ева сделала выбор. И в тот миг, когда её палец коснулся руки каменной фигуры, она смотрела ей в лицо, будто пыталась разглядеть в нём что-то, проникнуть за каменную твердь, где она услышит зов другого сердца в ответ. Ева обмякла; она готова была сделать следующий шаг и словно доверчиво и требовательно ступить в какую-то неведомую ей воду. И тогда это, шевельнувшееся в груди, сжалось ещё сильнее, отозвалось сладостно, но и причиняя немыслимую боль. Ева крепче ухватилась за протянутую ей каменную руку, но свою свободную прижала к груди. Стон, глубокий и полный, сорвался с её губ. Какое-то свечение пробивалось из под прижатых к груди пальцев. Тоненькая беззащитная ниточка; она появилась и светящимся ласковым серебром протянулась к каменной фигуре. В то место, где могло бы быть сердце. И теперь боль в Евиной груди сделалась непереносимой, она застонала, тоскливо и громко. Тьма пожирала каменную фигуру, лицо и рука, когда-то приглашавшая к танцу, таяли в ней.

«Я пропала», – подумала Ева, делая шаг вперёд. Во тьму, куда уходила серебряная нить.

Глава 16

Разделённые

1

Призраки…

Тайная зала оказалась не просто полна ими, пропитана насквозь, она словно сама являлась призраком мира, который давно исчез, мира, погрузившегося в воды намного более древние, чем воды канала.

Мгновенным воспоминанием, от которого перехватило грудь, мелькнул мост, где был зловещий ветер, где когда-то погибла Лия, а сейчас погибала Ева. А затем со всех сторон что-то потянулось к Фёдору – тайная зала теперь сильно отличалась от картины, нарисованной Аквой.

«Там очень много прошлого, – вспомнил Фёдор слова хозяина Суворова. – И сны…»

Эти сны, призраки воспоминаний, касались и его лично. Непереносимая тяжесть прошлого навалилась, не давая дышать. Лица, множество лиц, тех, кого он знал и любил, с кем когда-то сражался бок о бок и не смог спасти, накладывались на недавний счастливый мир, на лица бати Макара и родной матушки, которые не были его родителями… Как было хорошо, если б он навсегда остался в милой Дубне и не знал ничего, кроме тихого самодовольства супружества с Вероникой и столь же тихих радостей спокойной зажиточной жизни, лишённой в своей уверенной мудрости этих непереносимых вопросов и этой вечной обречённости на бездомность. Лица, всё больше их появлялось из тьмы; лица тех, кого он знал и забыл, теперь требовали немедленных ответов, вздохи разочарований, отсветы несбывшихся надежд, стали немым укором; сколько всего кануло в бессмысленность, как это вынести? К чему?! А ведь Аква видела здесь только двоих, тех, кто были первыми в этом начавшемся заново мире – капитана Глеба по прозвищу Бык и его Александру. Как вынести? К чему весь этот путь? Злобные призраки, переполненные страданий, и те, обольщённые, отдавшиеся любви, но не спасённые ею? Как?