Ведьма княгини - Симона Вилар

— Кто?.. Кого ты только что приветствовал, посадник? Кто этот муж нарочитый?

— Этот? Да это сам кормилец Святослава, Асмунд.

Малкиня морщил лоб, хмурился.

— И он из христиан?

Свенельд тоже поглядел на крыльцо, где только что скрылся старый соратник князя Игоря.

— Всякое люди болтают. Может, и христианин. Уж больно охоче он церковь на Подоле взялся восстанавливать.

— И он тоже поедет в наши леса? — почти задохнулся Малк. И не успел Свенельд подумать, откуда древлянскому волхву это известно, не успел еще понять, что сам же о том и подумал, как Малкиня вдруг схватил его за руки: — Нельзя этого допустить, Свенельд! Нельзя пускать христиан к древлянам! Там, где шатаются эти поклонники Распятого, всякое чародейство замирает, нелюди лесные перестают быть видимыми, исчезают в чаще, сила волшебная становится не крепче нити шелковой.

— Да ну? — хмыкнул Свенельд.

Хотел было что-то возразить, но сдержался, даже отошел подалее от Малкини, чтобы тот ненароком не прочел мыслей. А ведь было же о чем подумать. Гм. Чародейство, оказывается, с христианством не ладит? Он потер переносицу, припомнив, как легко его дружинник Стоюн проехал через лес, полный чар. Стоюн ведь тоже был христианином, еще после того, как ходил в сечу на Нечистое болото да заметил, что нежить как будто уступает тем, кто с крестом. Да разве, один Стоюн после того крестился! Посадник знал, что после того похода многие из его дружины стали в церковь на Подоле хаживать, некоторые и впрямь крещение приняли. Сперва просто так крестились, почти из любопытства, а потом и уверовали. Свенельд не насмешничал над такими: всякому воля верить в то, что ближе. Но ведь и в самом деле не единожды замечал, что древляне особенно крещеных не любят. Вон христианские проповедники ходят по градам Руси беспрепятственно, сказки о своем Иисусе рассказывают, их слушают спокойно, даже с интересом — кому же о дивах послушать не любо? — а вот у древлян таких сразу убивают. За время своего посадничества в их краю Свенельд не единожды с подобным сталкивался, но в местные дела особо не лез. А оказывается, так древляне силу своего колдовского края оберегали. Вот и расплодили своих чудищ да духов, огородились волховством, так что мало кто к ним проехать может. А вот крещенный не так давно Стоюн сказал: проеду — и проехал! Может, отваги и лихости в нем было не занимать, а может… Может, и впрямь крест его уберег?

Свенельд надолго задумался, но вздрогнул, почувствовав, как на него упала тень ведуна. Опять мысли подглядывает? И впрямь ему врезать, что ли, чтобы знал свое место? Но тут Малкиня сказал:

— Учти, Свенельд: там, где христиане, где они молятся своему распятому богу, не только волшебство развеивается, но и вода чародейская исчезает. А ведь твое богатство, посадник, как раз на торговле живой и мертвой водой возросло. Да и сам ты уже без этой воды жить побоишься. Неужели откажешься от такого ради где-то распятого чужого бога?

Свенельд промолчал. Ведь в глубине души он был уверен, что рано или поздно они одолеют древлян — эка невидаль для Руси опять это племя непокорное подмять! А он тогда опять добьется должности посадника в их краю, опять станет искать источники чародейской воды. Ибо этот смазливый ведун Малкиня был кое в чем прав: хлебнувший из источника вечной жизни и молодости уже не сможет без этого жить.

Малкиня уловил эти его мысли, даже чуть улыбнулся, отчего его молодое, но давно небритое лицо стало особенно привлекательным. Но улыбка тут же погасла, когда он понял, что для Свенельда важнее сперва покорить древлян, пусть и при помощи христиан, а потом… Потом он подумает, как их изгнать из древлянских пределов.

Свенельд откровенно рассмеялся, видя выражение досады на лице ведуна:

— Что, не окрутил меня? Ладно, чему быть — того не миновать. А сейчас иди на поварню, пусть тебя накормят, а то вон какой худой стал. Отъешься теперь, чтобы твои древляне не говорили, что мы их ведуна тут голодом морим.

При этом он развернулся и пошел прочь, но едва отошел, как на него почти налетел выскочивший из кузни Святослав.

— Прикажи им, Свенельд! — требовал малец-князь, смешно выговаривая вместо «прикажи» «пииказы». — Прикажи, пусть большое копье мне сделают. Воооот такое, — разводил он руки. — Я князь или не князь? Я в поход иду! И мне нужно большое копье, как у тебя.

— Так уж и как у меня, — усмехнулся Свенельд и, взяв княжича за маленькую ладошку, повернул с ним в сторону кузни.

С высокой каменной галереи княгиня Ольга с потаенной нежностью смотрела на них — своего сына и своего возлюбленного, какой еще недавно был угрозой власти юного князя. Теперь же вон — ведет его, и ценит, что Святослав к нему бегает чуть что. К нему и к Малфриде. И Ольга нахмурилась при последней мысли.

Такой хмурой ее и застал боярин Асмунд. Держал в руках свитки, стал отчитываться, сколько корма коням прибывших дружин отмеряно, где чья рать расположена на постой. Он-де постарался расселить пришлые дружины подальше друг от друга, чтобы сговариваться им неповадно было: так, ни витязей северянского племени Асмунд велел поселить ближе к дружине киевской под крепостью Самват, пусть пока поупражняются да разогреют кровь перед битвой; людей из Чернигова, над которыми стоит доказавший свою верность Претич, устроили на Подоле — уж больно рьяны, а так на строительстве нижнего града хоть какую-то пользу принесут. Варягов Гили Смоленского разместили подалее, возле рынков рабов в Угорском: они все люди небедные, уже сейчас стали там приторговывать, отчего пошлина в казну киевскую поступает. Ну а самых сложных и непокорных новгородских ополченцев с их воеводой Волчарой Асмунд отправил поближе к Дорогожичам, там сам Свенельд за ними приглядит, если что.

— Гляжу, ты со всем справился, мой верный Асмунд, — улыбнулась Ольга, даже взяла руки старого варяга в свои. Несмотря на худощавость былого воеводы, рука у него была сильная, загрубевшая от меча и конских поводьев, а с тыльной стороны левой руки виднелась мозоль от щита, какая обычно возникает у воинов, каким часто приходилось носить щит да отражать удары. Ольга провела по ней пальчиком, почти игриво. Да и глаза княгини были лукавыми, когда снизу вверх взглянула на старого воеводу, уже несколько лет как отказавшегося от ношения доспехов, но разумно и толково помогавшего Ольге здесь, в Киеве.

— А вот скажи мне, Асмунд, не грустно ли тебе, что в поход с нами идешь? Ты ведь служишь миролюбивому Богу, он как, не осерчает на тебя?

Асмунд мягко забрал свою руку у Ольги. Улыбнулся, как, бывает, улыбается не привыкший к открытым проявлениям чувств замкнутый человек.