Пробуждения - Оливер Сакс

В апреле появились первые признаки ухудшения. Избыток здоровья и энергии, переполнявший мистера Л. («благодати», как он сам это называл), стал слишком велик и экстравагантен, приобретая черты мании величия. В то же время появились и начальные признаки разнообразных странных движений и других патологических симптомов. Чувство гармонии и легкой, без всяких усилий, власти над обстоятельствами уступило место гнетущей избыточности, насилию и прессингу, раздирающим больного на части.

Этот патологический распад становился все более заметным с каждым днем. От восторга перед существующей реальностью мистер Л. перешел к догматической уверенности в своей особой судьбе и миссии. Он начал ощущать себя мессией, сыном Божьим. Теперь он ясно «видел», что мир одержим дьявольскими силами, испорчен ими, и только он, Леонард Л., призван в мир для борьбы со вселенским злом. В своем дневнике он записал: «Я поднялся. И я до сих пор продолжаю подниматься. Я восстаю из пепла поражения к славе величия. Теперь должен я встать и обратиться к миру». Он действительно начал собирать в коридоре группы пациентов и писать множество писем в газеты, конгрессменам и даже в Белый дом [На самом деле мистер Л. не отправил ни одного письма по адресу, а себя с иронией называл не иначе как «герцогом Паркинсонским».]. Более того, он умолял нас организовать для него нечто вроде просветительской евангелической миссии, с тем чтобы он мог проповедовать по градам и весям благую весть о жизни от леводопы.

Там, где в апреле было чувство замечательной легкости и умиротворения, появились напряжение и неудовлетворенность, зияющая пропасть быстро заполнилась болезненным ненасытным вожделением и алчностью. Зверский аппетит таинственным образом трансформировался в ненасытную страсть и непомерную жадность. Больной воспарил к неимоверным высотам устремлений и фантазий, которым не могла соответствовать ни одна в мире реальность — и уж во всяком случае не реальность Учреждения, убежища для убогих и умирающих [На самом деле госпиталь изначально назывался «Приют «Маунт-Кармель» для калек и умирающих». И хотя мрачное и скорбное название было изменено, характер самого учреждения остался в какой-то степени тем же.], или, как сам мистер Л. назвал его три года назад, «человеческий зоосад».

Однако самые интенсивные желания, к великому нашему огорчению, имели ярко выраженный сексуальный характер, соединяясь при этом со стремлением к власти и обладанию. Не удовлетворяясь больше пасторальным и невинным целованием цветов, больной начал ласкать и целовать сестер отделения. Правда, все его ухаживания отвергались, сначала с улыбками и добродушными шутками, а потом со все возрастающими резкостью и гневом. Очень скоро, уже в мае, отношения больного с персоналом стали весьма и весьма напряженными, и мистер Л. перешел от вежливой влюбчивости к необузданной и неприятной эротомании [Такое подавление сексуальности действительно очень характерно для приютов и лечебных учреждений для хронических больных, и такое насильственное подавление может очень серьезно отражаться на состоянии многих больных, даже тех, кто не находится в таком возбужденном состоянии, как, например, Леонард Л. Двое других больных с постэнцефалитическим синдромом, Морис П. и Эд М., поступили в госпиталь почти одновременно, в течение одной недели, в 1971 году. // Они были относительно молоды — обоим едва перевалило за сорок, женаты и лишь незадолго до этого развелись. Оба были подавлены свалившимся на них несчастьем, и, как у Майрона В., у обоих больных сразу после поступления развился тяжелый психоз. Обоим больным была назначена леводопа, и они пережили живописную драму «пробуждения» и «бедствия». Но в этом пункте их истории разошлись. Эд, сохранив чистоту, сумел смириться с разлукой, проявив любовь и понимание к бывшей жене, и избежал невроза. Освобожденный силой духа, обретя новые силы и энергию от приема леводопы, он нашел подругу за пределами госпиталя, а потом счастливо женился на одной из пациенток. Найдя любовь, найдя работу (в нем открылся талант живописца, и он стал больничным художником), обретя себя, он нашел свое место в мире — место в самом широком смысле этого слова — и сохраняет его уже восемь лет, несмотря на тяжелейший постэнцефалитический синдром. // К несчастью, Морис, человек также неординарный, не лишенный очарования, так и не смог примириться с расставанием. Они оба были одержимы взаимным мучительством. Не смог он найти ни работу, ни друзей. Для него не нашлось места, он пренебрег свободой и остался запертым в темнице тяжелого сексуального невроза, временами взрывающегося припадками яростной мастурбации, напоминающей изнасилование. В такие моменты он, подобно Леонарду Л., кричал: «Уберите леводопу. Лучше смерть, чем эта бесконечная пытка».]. В начале мая он попросил меня устроить, чтобы некоторые сестры и помощницы сестер «обслуживали» его по ночам, а потом предложил, чтобы в госпитале организовали публичный дом для «заряженных» леводопой пациентов.

К середине мая Леонард Л., по его собственному выражению, был «заряжен» и «перезаряжен» большим избытком всего, слышал великийзов. Его переполняли сексуальные влечения и агрессивные чувства и охватывали жадность и всеядная прожорливость, принимавшие самые разнообразные формы. В своих фантазиях, дневниковых записях, сновидениях он предстает уже не как смиренный, незлобивый и меланхоличный агнец, но как грубый и сильный пещерный человек, вооруженный непобедимой дубиной и несгибаемым членом. Больной видел себя Дионисом — воплощением мужественности и власти, диким, восхитительным, всепожирающим человеком-зверем, соединившим в себе царственное, творческое и генитальное всемогущество. «С леводопой, кипящей в моей крови, — писал он в то время, — для меня нет в мире ничего, чего я не смог бы сделать, если бы захотел. Леводопа — это мощь и непобедимая сила. Леводопа — это необузданность страсти, эгоистическое всевластие. Леводопа подарила мне силу, какой я всегда жаждал. Я ждал леводопу тридцать лет» [Сравните этот пассаж с чувствами, выраженными Фрейдом в отношении кокаина и процитированными в приложении «Чудо-лекарства: Фрейд, Вильям Джеймс и Хэвлок Эллис», с. 475.]. Движимый неутоленным сексуальным влечением, он начал мастурбировать — яростно, свободно, почти не скрываясь — по многу часов ежедневно. Временами его ненасытность принимала иные формы — голода и жажды, лизания тарелок и складывания крошек в подол халата, прикусывания, жевания и сосания собственного языка, — стимулирующие, подгоняющие и доставляющие нечто очень похожее на сексуальное наслаждение (сравните с поведением Маргарет А., Роландо П., Марии Г. и др.).

Одновременно со всплеском общего возбуждения у мистера Л. наблюдались бесчисленные «пробуждения» и частные виды возбуждения — особые частные формы насильственных толчков, повторений, компульсий, намеков и персеверации. Он обычно начинал говорить с невероятной быстротой, снова и снова повторяя слова и целые фразы (палилалия). Он ежеминутно застревал взором на предметах, попадавшихся ему на глаза, и не мог произвольно оторвать от них взгляд. Больной страдал насильственными побуждениями к пыхтению и хлопанью в ладоши. Как только это начиналось, мистер Л. уже не был способен остановиться, но продолжал пыхтеть или хлопать со все нарастающей силой и быстротой до тех пор, пока не застывал во внезапно наступившем оцепенении. Эти лихорадочные крещендо, эквиваленты паркинсонической торопливости и суетливости, доставляли больному «всплеск возбуждения, равный по силе оргазму».

Во второй половине мая чтение стало весьма затруднительным из-за неуправляемой спешки и персеверации: стоило больному начать чтение, как оно становилось все быстрее и быстрее, заставляя мистера Л. забывать о синтаксисе и смысле прочитанного. Будучи не в силах замедлить сумасшедший темп, мистер Л. захлопывал книгу после каждого абзаца, чтобы усвоить смысл, прежде чем броситься в дальнейшее чтение. В это же время появились тики, тяжесть которых нарастала день ото дня, внезапные движения глаз и дрожание век, гримасы, оскал зубов и мгновенные, молниеносные почесывания. Чувствуя, что нарастающий страх и предчувствие полного распада лишают его разума и цельности мышления, мистер Л. делает последнюю попытку взять себя в руки и решает в начале июня написать автобиографию. «Это позволит мне собраться и взять себя в руки, — говорил он, — это позволит изгнать демонов. Я освещу все ярким дневным светом».

Пользуясь одними лишь искривленными и дистрофичными указательными пальцами, мистер Л. напечатал автобиографию — сочинение из пятидесяти тысяч слов — за три недели июня [Автобиография мистера Л. — это замечательный, уникальный в своем роде документ. Стиль и содержание его отчетливо отражают конфликты, которые в то время бушевали в сознании мистера Л. По большей части, однако, он демонстрирует чрезвычайно развитое чувство юмора, беспристрастность и стремление к точности и подлинности. Очень пронзительны и трогательны описания детства, развития болезни и реакции пациента на нее, даны верные и меткие описания больных, с которыми он делил пребывание в госпитале. Очень подробно мистер Л. рассказывает о своей реакции на леводопу, о чувствах, которые охватили его на фоне приема лекарства. Описывает мистер Л. отношение к лекарству, ко мне и другим. Изложение обильно сдобрено сексуальными фантазиями, шутками, ложными реминисценциями и т. д., которые временами с головой захлестывают автора. Некоторые из этих реминисценций объединяются с плотоядными и каннибальскими фантазиями, с мыслями о сыром мясе, удовлетворяющем его плотские потребности.]. Больной печатал автобиографию практически беспрерывно: по двенадцать — пятнадцать часов ежедневно. В эти моменты он действительно «собирался» и брал себя в руки. В эти долгие часы у него не было ни тиков, ни возбуждения, ни прессинга, который буквально направлял его действия и сотрясал все его существо. Как только мистер Л. отрывался от машинки, лихорадочное состояние сознания, императивные побуждения, тики и палилалия тотчас утверждали свою гегемонию.