Противостояние.Том I - Стивен Кинг

Сегодня Фрэн из дому не выходила. Она никого не видела с середины вчерашнего дня, когда ее приходил проведать Гас. Утром она несколько раз слышала шум моторов, один раз двойной выстрел из ружья и больше ни звука. Глубокая, ничем не нарушаемая тишина усиливала возникшее у нее чувство нереальности происходящего.

А теперь нужно было разобраться с этими вопросами. Мухи… бревна… пироги. Фрэнни вдруг поймала себя на том, что прислушивается к холодильнику. Он был снабжен автоматическим устройством для изготовления льда, и примерно каждые двадцать секунд откуда-то изнутри раздавался глухой стук, когда получался очередной кубик.

Фрэнни сидела перед тарелкой с пирогом вот уже почти час. На ее лице застыло тупое полувопросительное выражение. Мало-помалу в ее сознании стала вырисовываться еще одна мысль, вернее, две мысли, которые одновременно были и связаны между собой, и абсолютно самостоятельны. Может быть, они были обрывками одной большой мысли? Продолжая прислушиваться к стуку кубиков льда в холодильнике, она стала анализировать свои мысли.

Первая состояла в том, что ее отец умер. Он умер дома, как и хотел.

Вторая мысль касалась нынешнего дня. Стоял чудесный безветренный летний день, один из тех дней, ради которых туристы приезжали на побережье штата Мэн. Конечно, до, купания дело не доходило — вода здесь никогда достаточно не прогревалась, но люди просто наслаждались дурманящей красотой самого дня.

Ярко светило солнце. Фрэнни посмотрела на термометр — за окном кухни. Он показывал двадцать семь градусов. Стоял чудесный день, а отец был мертв. Есть ли между этими двумя мыслями какая-то связь, кроме той, что от них хочется плакать?

Фрэнни сосредоточилась. Взгляд ее оставался отсутствующим и безучастным. Ее сознание пыталось разрешить эту проблему, потом вдруг переключалось на другие предметы, но все-таки неизменно возвращалось к исходной точке.

Стоял чудесный теплый день, а ее отец был мертв.

Это сразу привело ее в чувство, и она зажмурила глаза как от удара.

В тот же момент она непроизвольно ухватилась за скатерть и потянула ее на себя. Тарелка полетела вниз и разбилась со звуком разорвавшейся бомбы. Фрэнни закричала, прижав руки к лицу с такой силой, что на щеках остались следы от пальцев. Ее взгляд, до этого блуждающий и рассеянный, неожиданно стал острым и ясным. Словно ей дали сильную пощечину или поднесли к носу пузырек с нашатырем.

Нельзя держать в доме труп. Особенно в разгар лета.

К Фрэнни снова начала возвращаться апатия, размывая четкие очертания мысли. Ее жуткий смысл стал затуманиваться, приглушаться. Фрэнни опять прислушивалась к падению кубиков льда…

Но ей удалось собраться. Она встала, подошла к раковине, открыла на всю мощь кран с холодной водой и стала брызгать ею себе в лицо, освежая слегка вспотевшую кожу.

Она может махнуть рукой на все, но прежде обязательно нужно решить одну проблему. Обязательно. Она не может оставить его лежать в постели на исходе июня. Это будет слишком похоже на известный рассказ Фолкнера «Роза для Эмили», который включен во все антологии для студентов колледжей. Отцы города не знали, откуда взялся этот ужасный запах, но через какое-то время он исчез. Он… Он…

— Нет! — громко крикнула Фрэнни в залитой солнцем кухне. Она начала ходить из угла в угол, размышляя, что делать. Первым делом она подумала о местном похоронном бюро. Но кто будет… кто будет…

— Прекрати увиливать! — яростно крикнула она в пустой кухне. — Кто же будет его хоронить?

И при звуке собственною голоса сразу пришел ответ.

Это же совершенно ясно. Она и будет. Конечно. Кто же еще? Только она.

В половине третьего дня Фрэнни услышала, что к их дому свернула машина. Ее мощный мотор, работавший в данный момент далеко не во всю свою силу, благодушно тарахтел. Фрэнни, слегка напуганная, положила лопату на край ямы, которую копала в саду между грядками помидоров и салата, и обернулась.

Машина была новой моделью «кадиллака» — «куп де вилль» — бутылочного, темно-зеленого цвета. Из нее вышел толстый шестнадцатилетний Гарольд Лодер. Фрэнни вдруг почувствовала приступ отвращения. Гарольд не нравился ей, как, насколько ей было известно, и всем другим, в том числе и его покойной родной сестре. Может, только его мать была единственным исключением. Надо же было такому случиться, что по какой-то невероятной иронии судьбы единственным устоявшим перед болезнью человеком в Оганкуите, кроме нее, оказался один из тех немногих местных жителей, к которым Фрэнни испытывала искреннюю неприязнь.

Гарольд издавал литературный журнал оганкуитской средней школы и писал странные рассказы, в которых повествование велось в настоящем времени или от второго лица, а порой оба этих приема использовались одновременно. «Ты проходишь по коридору бреда, проталкиваешься сквозь разбитую дверь и смотришь на гонки звезд…» — таков был стиль Гарольда.

— Он занимается мастурбацией, не снимая штанов, — однажды сообщила Эмми по секрету Фрэнни. — Разве это не мерзко? Мастурбирует в штанах и не меняет трусы до тех пор, пока они не начинают стоять колом.

У Гарольда были черные жирные волосы. При довольно высоком росте — около шести футов, он весил почти двести сорок фунтов. Он обожал остроносые ковбойские сапоги, широкие кожаные ремни, которые ему приходилось постоянно подтягивать, потому что талия у него была шире задницы, а еще он любил просторные цветастые рубашки, развевающиеся на нем как паруса. Фрэнни было все равно, часто ли он занимается мастурбацией, сколько он весит и кому на этой неделе он подражает — Райту Моррису или Хьюберту Селби-младшему. Но, глядя на него, она всегда испытывала неловкость и легкое отвращение, словно на уровне примитивной телепатии ощущала, как каждую мысль Гарольда обволакивает сперма. Она не думала, даже в нынешней ситуации, что он станет опасным, но он может быть таким же неприятным, как всегда, а то и больше.

Он не заметил ее, потому что смотрел на дом.

— Есть тут кто-нибудь? — крикнул он, потом просунул руку в окно «кадиллака» и посигналил. Звук полоснул Фрэнни по нервам. Она не откликнулась бы, но только, когда Гарольд будет садиться в машину, он ведь увидит яму и ее саму, сидящую на краю ямы. Она чуть было не поддалась минутному искушению уползти поглубже в сад, лечь среди гороха и бобов и затаиться, пока, устав ждать, он наконец не уедет.

«Прекрати, — сказала она самой себе. — Прекрати немедленно. Как бы то ни было, это еще один живой человек».

— Я здесь, Гарольд, — отозвалась Фрэнни.

Гарольд подпрыгнул; его жирные ягодицы, обтянутые тугими штанами, заколыхались. Очевидно, он просто совершал объезд, вовсе не надеясь кого-нибудь встретить. Он оглянулся. Фрэнни вышла из сада, стряхивая землю с ног, смирившись с тем, что придется предстать перед ним и спортивных шортах и открытой майке. Глаза направлявшегося к ней Гарольда жадно скользнули по ее телу.

— Привет, Фрэн, — сказал он счастливым голосом.

— Привет, Гарольд.

— Я слышал, что ты с успехом сопротивляешься смертельной болезни. Поэтому первым делом решил заехать к тебе. Я обследую город, — он улыбнулся ей, обнажая зубы, к которым зубная щетка за всю его жизнь прикасалась в лучшем случае пару раз.

— Меня ужасно расстроило известие о смерти Эми, Гарольд. А твои родители?..

— Увы, да, — ответил Гарольд. Он на мгновение опустил голову, а потом так резко поднял ее, что его слипшиеся волосы разлетелись в разные стороны. — Но жизнь, несмотря ни на что, продолжается, верно?

— Наверное, да, — подавленно произнесла Фрэнни. Он снова взглядом обшарил ее грудь, и она пожалела, что не надела свитер.

— Как тебе моя машина?

— Она, кажется, принадлежала мистеру Браннигану? — Рой Бранниган был местным агентом по продаже недвижимости.

— В прошлом, — безразличным тоном проговорил Гарольд. — Раньше я считал, что в наши трудные времена всякого, кто разъезжает на таком гигантском чудовище, следует повесить на первом же столбе, но теперь все изменилось. Меньше людей — больше бензина. И всего остального тоже. — В его глазах блеснули огоньки, когда он бросил взгляд на ее пупок, потом резко перевел его на лицо, затем на шорты и снова на лицо. Он улыбался одновременно и весело, и смущенно.

— Гарольд, прости, но я…

— Но какие у тебя могут быть дела, дитя мое?

Ощущение нереальности происходящего вновь начало охватывать ее, и она подумала, сколько может вынести человеческий мозг, прежде чем лопнуть, как непомерно раздутый резиновый круг. «Мои родители умерли, но я пережила это. Какая-то невероятная, непостижимая болезнь завладела всей страной, а может, и миром, выкашивая подряд и праведных, и неправедных. Я и это вынесла. Я копаю яму в том саду, который мой отец пропалывал еще только неделю назад, и когда яма станет достаточно глубокой, я собираюсь положить его туда и, думаю, смогу справиться и с этим. Но Гарольд Лодер, восседающий в „кадиллаке“ Роя Браннигана, ощупывающий меня глазами с головы до ног и называющий „дитя мое“? Я не знаю, Господи. Я просто не знаю».