Освобождение (ЛП) - Лейк Кери

До меня доносится стук в дверь, и я вытягиваю перед собой пистолет, на случай, если из-за нее выскочат люди Гордона.

— Дэймон? Дэймон, ты здесь?

Услышав голос Айви, я тут же расслабляюсь от облегчения.

— Да! Я здесь! Все ли в порядке со мной? Это с тобой все в порядке?

— Да. Похоже, включились генераторы. Так, тут за дверью какие-то обломки! Чтобы ее открыть, мне нужно их убрать. Просто сиди спокойно, хорошо?

— Сижу спокойно, как и всегда, — хотя я и не думаю, что Гордон сейчас представляет какую-то угрозу, все равно держу его на мушке. В конце концов, этот человек не снискал бы себе репутацию безжалостного убийцы, если бы тут же лёг да умер.

— Мужик, эта женщина просто фейерверк. Если бы ты не был священником, я бы назвал тебя счастливчиком, — даже смертельно раненный он умудряется хитро мне ухмыльнуться и подмигнуть. — С другой стороны, все это церковное дерьмо никогда тебя не останавливало, верно?

Со стоном я качаю головой.

— Отвали.

Его сотрясает очередной приступ кашля и, поморщившись, Гордон тяжело выдыхает.

— Мы с тобой могли бы стать хорошими друзьями. Устраивали бы вместе барбекю. Ходили бы пить пиво и обменивались историями о своих женах.

— Пошел на хер.

Даже я должен признать, что, обнаружив, кем он был все это время, немного теряешься. В этом человеке, пожалуй, самое опасное — это его обаяние и привлекательность.

— Почему? Почему ты?

— Это разбивает тебе сердце, да? Когда ты узнаешь, что страшный монстр не такой уж плохой парень, — он пожимает плечами и, покачав головой, кашляет. — Он просто делает плохие вещи. По жизни и в церкви нас учат, что зло очевидно. Дьявол — это чудовище с рогами, хвостом и раздвоенным языком.

Подняв окровавленную руку, Гордон указывает на свою голову и рот, чтобы его слова звучали доходчивее.

— И все же мы забываем, что до всего этого он был ангелом, — мужчина глубоко вздыхает и, достав из переднего кармана рубашки сигару, закуривает. — У нас у всех есть свои демоны. Мы с тобой… думаешь, мы такие уж разные?

— Я никогда не убивал невинных детей.

— И все же, если бы сейчас здесь был мой сын, разве ты не прикончил бы его у меня на глазах? Чтобы я почувствовал твою боль? Я убил твою жену и дочь. Конечно, Бог простит тебя за то, что ты хочешь воздать мне по заслугам.

Я до скрежета стискиваю зубы, потому что, скорее всего, он прав. Может, я и убил бы у него на глазах его сына. А может, последние несколько месяцев были просто пустой тратой времени. Вероятно, я всего лишь человек, которому было необходимо попасть в это подземелье, чтобы убедиться в своей способности убить такого преступника, как он.

— Если ты забыл, у меня все еще есть пистолет.

— Речь идет не об убийстве невинного ребенка. А о том, чтобы заставить другого человека понять всю тяжесть твоей потери, — небрежно затянувшись сигарой, он продолжает, так словно рана не лишает его остатков жизненных сил. — Летом семьдесят второго года. Я был на стажировке в Мексике, в компании, где собирался вскоре работать. Мне хотелось строить города. Смотреть, как они растут и процветают. Но совершенно случайно я увидел в ресторане хорошенькую девушку. И неожиданно она стала для меня всем.

Его взгляд кажется всё более затуманенным, и я задумываюсь, а не подкрадывается ли к нему смерть. Восковая бледность его кожи говорит о том, что он потерял слишком много крови.

— Я, как последний идиот, кинулся в омут с головой из-за женщины опасного мужчины, — усмехнувшись, он качает головой и затягивается сигарой. — Но я бредил ею и тем, кем мы могли бы стать. И она хотела этого так же сильно, как и я.

В последовавшей за этим паузе он уходит куда-то в свои мысли.

— Двадцать шесть минут — ровно столько потребовалось на то, чтобы эта мечта стала моим кошмаром. Чтобы человек продал свою душу. За двадцать шесть минут двое мужчин изнасиловали и убили у меня на глазах любовь всей моей жизни, а потом и мою дочь. Изранили моего сына.

Его брови ползут к переносице, и когда он всхлипывает, я понимаю, что этот человек изливает свое сердце, совсем как кровь из раны. Мне слишком хорошо знакома эта мучительная боль, и я изо всех сил отгоняю от себя мысли о собственной жене и ребенке.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— С тех пор я каждый день страдаю от боли. И не важно, сколько людей я убил, она становится только больше, больше и больше. Ты почти лишил меня внука. Не потому, что ты меня ненавидел. А потому что твоя боль оказалась сильнее твоей воли.

— Твой внук изнасиловал невинную девушку. Девушку, которая, вполне возможно, уже мертва.

— А колесо всё вращается, вращается и вращается. Ее семья страдает, я страдаю еще больше. Страдание разгоняет двигатель, и мы не пытаемся его остановить. Мы не можем, — он отводит руку, похоже, осматривает свою рану и вздрагивает. — Трудно себе представить, что трехлетний мальчик помнит, как умирала его мать. Но мой сын каждый день прокручивал это у себя в голове. Так же, как и я. Я не мог этого забыть. И он тоже не мог. В сорок пять лет он покончил с собой.

— Скажи мне, где Арисели, и я не вышибу тебе мозги.

Чуть сгибаясь, Гордон кашляет, от чего из его раны вытекает еще больше крови, и он морщится. — Наверное, собирается в колледж. Черт, ты думаешь, я мог бы навредить Арисели? Она мне как дочь. Как та самая дочь, которую мне не дали вырастить.

Дверь распахивается, и в комнату врывается Айви. Не сводя глаз с Гордона, она опасливо его обходит и направляется ко мне.

— О, Боже! Дэймон! Что они с тобой сделали? — она осторожно целует меня в щеку, затем кидается к моим веревкам.

— Я в порядке. Вопрос в том, какого черта ты сделала?

Несмотря на сквозящую у нее во взгляде усталость и тревогу, она улыбается.

— Ну, знаешь, похитила священника, угрожая ему оружием. Обстреляла безжалостную банду фейерверком, чтобы они решили, будто на них напали. Взорвала половину туннеля, в котором промышляли контрабандой наркотиков. Обычный будний вечер. А как насчет тебя?

— Мне надрали задницу.

В дверном проеме показывается отец Хавьер. Он оглядывает комнату и, заметив Гордона, изумленно распахивает глаза, как будто впервые видит этого человека поверженным. Впервые не может просто закрыть на все глаза.

Спустя несколько минут Айви распутывает на верёвках узлы, и мои ноющие плечи наполняются теплом облегчения. Я вращаю локтем и, под хруст и скрип суставов, кровь снова устремляется в пальцы. Потянувшись к Айви, я притягиваю ее к своему лицу, и, несмотря на то, что на нас смотрит отец Хавьер, до одурения целую эту женщину.

— Как, черт возьми, ты меня нашла?

— Божественное вмешательство, — она бросает быстрый взгляд на Хавьера. — Я пригрозила, что взорву ему яйца петардой М-80. Теперь он мне помогает. Он будет сопровождать нас в Мехикали.

Я вскидываю брови и откашливаюсь.

— Как изобретательно. Я надеюсь, что ты уже от них избавилась.

— От яиц или от М-80?

— От М-80.

— Конечно, — она снова меня целует, а потом поднимается на ноги и протягивает руку, чтобы помочь мне встать. — Но, если ты меня разозлишь, просто знай, что у меня есть поставщик.

— Буду иметь это в виду, — я поднимаю с земли пистолет, и мы, спотыкаясь, идем к двери, но рядом с Гордоном я останавливаюсь. — Дай мне пару секунд, ладно?

Айви смотрит на Гордона и кивает.

— Но только маленькую секундочку. Отсюда далековато до Мехикали.

Когда я хмурюсь, она кивает:

— Да. Мы взорвали туннель, так что единственный выход — через Мексику.

— Фантастика. Я быстро.

Когда она выходит из комнаты, я смотрю на сочащуюся из живота Гордона кровь. По моим прикидкам, рана смертельная. Я опускаю пистолет и швыряю его за спину.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— А ты разве меня не прикончишь? — фыркает он, и тут же сгибается в приступе надрывного, лающего кашля. С его посиневших губ стекает струйка крови, и пятно на рубашке становится почти черным.

— Я останавливаю колесо.

Запрокинув голову к стене, он слабо улыбается.