На фронтах Великой войны. Воспоминания. 1914–1918 - Андрей Черныш

Из штаба генерала Боровского, который был на ст. Пелагиада, спрашивали о положении. Мы донесли. Тогда генерал Боровский запросил о наших наблюдениях. У Дроздовского не было, по-видимому, никаких намерений. Он был в затруднении, что предпринять? Дивизия вся почти была в боевой линии, в резерве оставался лишь один чисто офицерский батальон, который Дроздовский очень заботливо оберегал от потерь. Все, что еще оставалось от выведенного им из Румынии отряда, было в этом батальоне. Естественно поэтому, что Дроздовский так щадил батальон, с которым крепко морально был связан и, быть может, связывал с его существованием и свою судьбу. Вот почему он в душе так оплакивал всегда всякую потерю из старых сподвижников по Ясскому походу. Это чувство выработало и развило другое – боязнь потерь. А это отражалось на решимости действий и нередко вело именно к тому, чего Дроздовский больше всего остерегался, к большим потерям.

Однако ясно было одно, что оставаться в занятом положении нельзя было. Большевики сочли бы это за нашу слабость и, обладая большими резервами, перешли бы сами в контрнаступление, которое нам без резерва почти, а главное, с весьма ограниченным запасом патронов, было бы трудно отразить. Вообще, оборона в нашей обстановке была особенно неприемлема, – прав генерал Боровский, что мы должны только атаковать. Изменения обстановки от других каких причин, вне нас, мы также не могли ожидать. Отходить назад было бессмысленно: тогда нечего было и трогаться из Рождественской. Таким образом, оставалось атаковать противника, как это ни было трудно. Я и подавал мысль об атаке с маневром из Казенного леса[255], в обход левого фланга противника: такой удобный подступ, выводящий в ближайший тыл противнику, невольно вызывал мысль о его использовании. Дроздовский молчал, не соглашался и не отвергал. Я, новый и временный начальник штаба, недостаточно еще изучивший своего начальника дивизии, не посмел доказывать необходимость принятия моей идеи и настаивать на ее исполнении. Так и тянули, ничего фактически не предпринимая. Боровскому ответили туманно и неопределенно. Приближалось время к полудню.

В 12-м часу получено было категорическое приказание генерала Боровского «немедленно атаковать». Пришлось его исполнять. Я видел, с какой душевной тяжестью Дроздовский приступил к нему.

Он легко согласился с моим планом. Вызван был командир резервного батальона, капитан Андриевский, и ему дана была задача – двинуться с батальоном через Казенный лес с целью ударить во фланг и тыл противнику одновременно с атакой дивизии с фронта. Времени светлого в нашем распоряжении было немного, в шесть часов начинали спускаться сумерки. Приходилось поэтому спешить, чтобы засветло, в случае успеха, разобраться в населенном пункте, таком большом, как город Ставрополь. По этой же причине план атаки должен был быть простым, не требуя никакого времени на подготовку. Так мы и решили, именно просто до крайности: ровно в 12 часов по сверенным часам все батареи открывают беглый огонь на короткое время, просто чтобы внушить большевикам что-то грандиозное; на долгую стрельбу не было патронов: каждое орудие могло выпустить не более пяти патронов. Одновременно с сим весь фронт как один поднимается и идет в атаку без выстрела и остановок. Дистанция до позиций противника не превышала одной-полутора верст.

Объехали фронт, Дроздовский лично передал приказ об атаке и ее форме. Сверили часы. Затем вернулись. Спешились и оставили все в лесу. Сами: начальник дивизии, я и еще два-три офицера вышли к тяжелой батарее и стали ждать 12 часов. Батальон Андриевского давно уже скрылся в Казенном лесу.

Точно в 12 часов одна за другою, почти разом все пять батарей открыли беглый огонь по окопам противника. Эффект был большой. Одновременно, точно по одной команде, вся боевая линия поднялась как один и двинулась вперед. От самого леса и почти до железной дороги двигалась сплошная почти цепь. Пластуны особенно как-то стройно и дружно пошли, невольно вызвав наше внимание. Не прошло, вероятно, и одной минуты, как мы увидели другую, не менее замечательную картину: вся боевая линия большевиков тоже будто по команде поднялась из окопов и поспешно стала уходить в город. При этом с участка их позиции между монастырским кладбищем и сторожкой на углу Казенного леса отходила такая густая масса противника, что командир легкой батареи подполковник Протасевич[256], поблизости которого мы были, невольно вскрикнул от удивления и, выругавшись крепко, назвал большевиков идиотами, что они в таких больших силах отступают. И верно: силы их на одном упомянутом участке были не менее всех наших.

На наших глазах неприятельская батарея, стоявшая где-то, как показано на схеме, поспешно снялась и стала удирать, очень удачно провожаемая бомбами нашей тяжелой батареи.

Когда наши цепи приближались к каменной стене ограды монастыря, откуда-то из-за кладбища показался автомобиль с пулеметами. Оказалось, это был простой легкий автомобиль с поставленным на нем пулеметом.

Тем не менее его появление произвело некоторое впечатление. Пластуны заколебались, приостановились, а некоторые повернули назад. Впрочем, эта заминка продолжалась две-три минуты всего. Впереди, на дорогу, на совершенно открытое место подполковник Протасевич выкатил орудие и приготовился расстрелять автомобиль, но не успел произвести ни одного выстрела: он поспешил скрыться туда, откуда и появился. Этому, по-видимому, способствовало появление капитана Андриевского. Он благополучно и совершенно незаметно прошел Казенный лес, вышел из него, никого не встретив, и оказался в тылу левого фланга противника совсем неожиданно для последнего. В этот момент противник снялся со своей позиции, а появление почти в тылу у него нашего батальона заставило поспешно спасаться. Все же часть отступавшего офицерский батальон успел захлестнуть и взять в плен.

Скоро монастырь оказался в наших руках. Мы проехали в него. Тут уже оказался главнокомандующий, генерал Деникин с начальником штаба. Нас поздравили с победой и затем все вошли в дом к игуменье монастыря, где нам предложен был чай. Так это было необычайно, как многое, впрочем, в Гражданской войне: только что здесь гремели выстрелы, взрывались страшные снаряды, – и уже чай с шикарным вишневым вареньем… Но наш кайф, однако, не удался, или, вернее – не сразу удался, причем мы с главнокомандующим попали в очень неприятное положение. Едва мы принялись за чай, поднялась тревога, суета, на улице забегали, заволновались. Наш нюх сразу ощутил нечто паническое. Действительно, когда мы второпях выскочили на улицу, пластуны в беспорядке отходили, частью по улице. Тут столпилось все: наши люди, лошади, какие-то подводы из обоза пластунского батальона, пулеметная двуколка, автомобиль главнокомандующего. Засвистели пули по этой каше. По счастью, генерал Деникин с Романовским успели вскочить в автомобиль и умчаться невредимыми. Мы также сели на коней и большой группой, с конвоем – по виду можно было принять за сотню казачьей конницы – вынеслись из узкой улицы, повернули налево вдоль монастырской стены и понеслись полевым галопом за начальником дивизии. Куда, что, зачем – мы не знали, я даже думаю, что не знал этого полковник Дроздовский. Но все это на глазах у противника, очень близко, под огнем, правда – беспорядочным; к счастью, потерь в людях не было, но лошадей переранило немало, у моей лошади одна пуля прострелила шею, кровь струилась в обе стороны, но она продолжала скакать за лошадью Дроздовского.