Империи Древнего Китая. От Цинь к Хань. Великая смена династий - Марк Льюис

В дополнение к «Отправным хроникам» с их пронизывающей насквозь идеей суверенитета остальными категориями глав предусматриваются «Таблицы», представляющие собой схемы, связывающие историю и благородные кланы каждого княжества с последовательно приходившими к власти монархами; «Монографии», авторы которых прослеживают развитие обрядов, музыки, свирелей, календарей и жертвоприношений, придававших идее империи зрительную и звуковую форму; «Наследственные хозяйства», где речь идет о земельных владениях и, наряду с «Таблицами», включают в некий имперский идеал предшествовавшую ему реальность существования многочисленных государств; а в «Традициях» через описание чиновников, дипломатов, генералов, купцов, ремесленников, мастеров философских размышлений, ученых, поэтов, колдунов, убийц и разбойников – всех простолюдинов – представляется портрет общества Сражающихся царств, империи Цинь и начала династии Хань в целом.

Сам трактат Ши-цзи как таковой к догматам не относится, однако в его построении применена структура канона и предусмотрены толкования. Вводные двенадцать глав труда Сыма Цяня представляют собой хронику событий наподобие той, что дошла до нас в «Книге чун-цю». Иероглиф цзи, стоящий в названиях всех этих глав, читается очень близко по звучанию к иероглифу цзин, и ему присваивается общий диапазон значений: «путеводная нить», «стандарт», «правило» или «норма». В названии практически всех остальных разделов присутствует иероглиф чжуань, означающий комментарии. В то время как рассказы и поучительные истории в чжуанях Сыма Цяня имеют мало общего с разъяснениями параграфов в комментарии Гуньян к «Книге чун-цю», они напоминают материал из трактата Цзо-чжуань, который Сыма Цянь называет самой точной записью объяснения Конфуцием этой «Книги». Биографии простолюдинов в Ши-цзине тем самым играют роль комментария к канону, добавляющего лаконичным и суховатым хроникам суть, детали и драму15.

В своей работе Сыма Цянь к тому же стремился достичь полноты, доступной авторам предыдущих трактатов. В приписываемых Конфуцию истинах встречается множество абзацев из трактата «Суждения и беседы» (Лунь-юй), расположенных в порядке, составляющем исторический контекст. Биографии остальных деятелей масштаба Цюй Юаня, Цзя И и Сыма Сянжу смотрятся собранием сочинений, ими же написанных. Сыма Цянь к тому же позаимствовал много материала из Цзо-чжуань, хотя он переписал его на устаревший язык, и его история Сражающихся царств составлена из пространных цитат трактатов, позже отредактированных в труде под названием Чжаньго-це («Планы Сражающихся царств»). К тому же взяты выдержки из таких философских трудов, как Мэн-цзы, а также из них адаптированы некоторые материалы. Короче говоря, невзирая на то, что составлением Ши-цзи занимался Сыма Цянь и его отец, частое заимствование для данного труда выдержек из других произведений и включение в него чужих работ, история в нем представляется в виде «многоголосой» энциклопедии литературы, известной в начале династии Хань.

«Многоголосая» природа данного труда к тому же служит источником исторических уроков, подносимых посредством парадоксального переплетения между приведенными предположениями и хрониками фактических событий. Примерами таких уроков можно считать кардинальное несовпадение между напыщенными утверждениями, найденными в письменах первого китайского императора, и изложением Сыма Цянем событий времен его правителя или несоответствия между обещаниями мастеров потайных искусств, которые они давали императору У, и полученными результатами. Точно так же, описывая исторических деятелей только лишь со слов их современников и подразделяя предания на несколько глав, написанных с позиции различных участников событий, авторы Ши-цзи дают объективную картину и общую перспективу, которых не хватало бы, если бы Сыма Цянь выразил исключительное свое мнение16.

Сыма Цянь примерил на себя роль нового Конфуция тем, что вплетал в ткань истории собственные суждения. Но с утверждением конфуцианского догмата в качестве государственной ортодоксии трактат Ши-цзи с его мнимым уклоном в даосизм стали подвергать сомнению. Бань Бяо и его сын Бань Гу, в I веке и. э. взявшие на себя бремя продолжения составления истории династии Хань, приспособили структурную модель работы Сыма Цяня под свои цели, но они отвергли его видение всеобщности и подвергли критике то, что он не смог по достоинству оценить преимущества конфуцианства17.

Хотя Сыма Цянь обещал написать свою историю ради восхваления династии Хань, на самом деле он выразился о правителях этой династии, в частности о ее основателе Гаоцзу и современном ему императоре У, весьма неодобрительно. В отличие от него Бань Гу в своих поэтических произведениях превозносил первых трех императоров династии Восточная Хань как блистательных правителей, если не мудрецов, которые занялись построением конфуцианского государства. Так как после его восхваления правителей Восточной Хань началась критика представителей династии Западная Хань, которых Сыма Цянь тоже оценил весьма невысоко, Бань Гу не преминул позаимствовать большую часть текста Сыма Цяня, хотя и оклеветал его, обвинив во враждебности к правящему дому.

Бань Гу к тому же неодобрительно высказался о Сыма Цяне потому, что якобы «его нравственные суждения во многом противоречили догматам Конфуция». Несмотря на то что Сыма Цянь взял за образец Конфуция и «Книгу чун-цю», он к тому же ориентировался на авторов, не признанных канониками, таких как поэт Сражающихся царств Цюй Юань. Дело усугублялось тем, что Сыма Цянь включил в свой трактат очерк своего отца, в котором провозглашался примат даосизма, поэтому его обвинили в приверженности как раз философии даосов. Наконец, то, что Сыма Цянь присвоил нескольким разделам собственные категории (назвав противника основателя династии Хань по имени Сян Юй правителем, а предводителя мятежа против династии Цинь Чен Шэ – представителем «родового хозяйства»), а также включил кое-где даже хвалебные биографии убийц, разбойников и купцов, было расценено в качестве явного доказательства отклонения от нравственного идеала.

Завершение Бань Гу составления «Книги династии Хань» (Хань-шу) ознаменовало коренной сдвиг в природе китайской историографии. Ши-цзи стал воплощением семейных усилий Сыма Таня и Сыма Цяня, и Бань Бэн тоже написал свою историю как личный литературный труд. Хотя Бань Гу, как его отец, сначала работал в одиночку, и его даже лишили свободы за «неофициальное переписывание истории государства», впоследствии император Мин уполномочил его написать историю династии Хань18. Так определилось появление официальной историографии, которая стала обычной чертой китайских императорских династий.

Власти назначали историков для составления летописей правителей и биографических мемуаров отдельных сановников, и из этих трудов в конечном счете сформировались главы «династических хроник». Управление истории Восточной Хань располагалось в Восточной конторе Лояна, и там сохранился фрагмент собрания биографий, составленных под надзором секретарей этого управления, озаглавленный Дунгуань ханьцзи («Летопись династии Хань из Восточной конторы»). Бюрократизация составления официальной истории до такой степени, достигшая высшей точки при династии Тан, вызвала серьезное снижение достоверности династических хроник.

Поэзия

Наряду с Сыма Цянем еще одним великим писателем эпохи императора У считается Сыма Сянжу (ок. 180—117 до н. э.), который развил поэтический язык до такого предела, чтобы можно было выразить идеал всеобщности. В его «гимнах» звучали темы из «Песен царства Чу» (Чу-цы), прежде всего полеты в компании богов и бессмертных созданий, а также романтические встречи с богинями. Использование необычных графов для описания экзотических существ, минералов и растений связало его поэзию с темой подати – подношения правителю редких предметов в качестве признания его власти. Через свои стихи и очерки Сыма Сянжу обращает внимание на власть слов, способных означать проклятие, наложенное на читателя, или даже порождение несуществующих предметов. То есть на власть, связанную с религиозным применением языка, из которого возникает красноречие гимна19.

На протяжении практически всего периода Западной Хань, когда поэзия считалась, прежде всего, достоянием двора, Сыма Сянжу признавали величайшим писателем своего времени – суть образцом поэта. Однако с возрождением конфуцианского канона от многих аспектов его искусства при дворе императора отказались, и эта тенденция нашла воплощение в судьбе Ян Сюна (55 до н. э. – 18 н. э.). В юности Ян Сюн писал оды, в которых он перенял и стиль, и сюжеты Сыма Сянжу. Однако позже, прожив какое-то время, он отказался от такой стихотворной формы, так как в ней недоставало нравственной значимости и потому, что ее фантастические образы и романтизированный язык отрицали конфуцианский идеал письма, в котором слова должны служить прямым выражением жизненного опыта и характера20.