Кровать с золотой ножкой - Зигмунд Скуинь

Казалось бы, все потеряно. Но Марта не сдалась. С помощью Иниты, жены Гунара, решила вычистить колодец.

Хотя ночь была звездная, но темным-темна; старый месяц всходил только под утро. Страха Марта не чувствовала, но была взбудоражена. Инита тоже беспокойно позвякивала ведрами.

— Марта, гляди: Млечный Путь! Мне бабушка в детстве рассказывала, это души покойников добела его истоптали.

— Покойников бояться нечего, иной из живущих страшнее любого покойника.

На кладбище, в тени деревьев темнота совсем сгустилась. Марта засветила фонарь. Напуганные светом, проснулись галки. В ночной тишине их галдеж растекался с многократным усилением, казалось, небосвод до краев заполнился шелестом крыльев и криками. Самая настоящая буря Судного дня, яростный вихрь разгневанных душ и глоток, дорвавшихся до проклятий. Марте чудилось, опять она спускается в преисподнюю зла, в кровью залитое жуткое подземелье…

Колодец вычерпали до дна, насыпали в него хлорки, прикрыли сруб одеялом. Затем еще раз всю воду вычерпали.

Обратный путь Марте показался коротким и светлым. Месяц был похож на поклеванное птицами яблоко.

На другой день в Зунте пошли разговоры, будто в кладбищенском колодце воду отравили, из него-де синие пары валят, трава кругом словно ошпарена. А Паулис, прищурив один глаз, шутил: это предки снизу приоткрыли краны горячих гейзеров.

На том же этапе зунтянам открылось еще одно похвальное свойство Марты — ей чужда была мелочность, ради пользы дела была готова поступиться личной неприязнью, не считаться с прежними обидами. Придя к выводу, что призыв пересмотреть решение получит больший вес, если будет исходить не от частных лиц, а от учреждения, представляющего интересы всех жителей города, Марта обратилась с просьбой к Рупейку на официальном бланке с его неразборчивой подписью поддержать единодушное требование граждан. Рупейк ничего подобного не ожидал. Присоединиться к просителям означало выступить против себя. Не присоединиться — означало, что предложение, поддержанное тысячью четырьмястами семьюдесятью шестью письмами зунтян, становилось обвинением против него. Рупейк, кряхтя и отдуваясь, долго ерзал в своем кресле — уж было взял авторучку, чтобы подписать, но отложил, уж было потянулся за телефонной трубкой, но отдернул руку. Наконец слабым голосом попросил секретаршу перепечатать заявление на большом бланке. Черт-те что, черт-те что! И ничего не поделаешь… В конце концов, руководить массами его прямая обязанность.

Так что к Вершителю дел Марта явилась во всеоружии внушительных бумаг, которые не только убеждали, но и смущали. Человек, ничего не требующий лично для себя, все еще остается явлением исключительным.

— Как вы сюда проникли? — удивился Вершитель. — Сейчас здесь начнется совещание.

— По шефской линии, — ответила Марта. — Шахматная федерация объединяет город и деревню.

— Но с какой стати вы пришли ко мне?

— Это такое дело, в котором не каждый разберется.

— Хорошо, оставьте ваши бумаги, мы разберемся.

— Нет, — сказала Марта, усаживаясь, — я никуда отсюда не уйду, пока не наложите на заявлении свою резолюцию.

И вот зунтяне вновь могли со спокойной душой хоронить своих близких рядом с почившими в разное время родичами. Марте весь следующий год приходили в Крепость письма с изъявлением благодарности. Многие из них были украшены рисунками и литературными цитатами вроде следующих строк из Яна Райниса:

Проходит все, а ничего не исчезает,И добрые дела живут в веках.

Марта по-прежнему жила то в городе, то в Крепости. Частенько болела. Работа воспитательницы в общежитии ей пришлась не по душе, и она перешла в детский сад.

Марта Вэягал скончалась в возрасте пятидесяти четырех лет и была похоронена на Старом кладбище в Зунте рядом со своим приемным отцом Августом Вэягалом. После того как Марта перестала вставать с постели, она попросила Иниту в случае смерти все ее записки и воспоминания о военных годах, а также сохранившиеся детские фотографии передать Скайдрите Вэягал. Среди бумаг оказался и дневник, обрывавшийся такими словами:

«Борьба со злом настолько стара, закоренела, неизбывна, что невольно приходишь к выводу: борьба эта имеет какое-то особое, непреходящее значение для существования рода человеческого. Быть может, крайности добра и зла такое же двуединство, как свет и тьма, тепло и холод? Быть может, в атмосфере планеты зло циркулирует, подобно влаге, а коэффициент зла каким-то образом совпадает с коэффициентом получаемого и излучаемого планетой тепла?»

В один из летних ливней в комнате второго этажа Крепости, где жили Элмар и Раймонд, потекло с потолка. Вечером Виестур поднялся на чердак посмотреть, в чем дело. Паулис, как обычно, пропадал на каком-то собрании или репетиции оркестра. На следующее утро Виестур сказал ему:

— Послушай, отец, что-то надо делать с крышей. Насквозь протекает. По стропилам ручьи разливаются. Не содрать ли старый шифер и не покрыть ли новым?

Но свободных денег не нашлось, да и не просто было шифер раздобыть. Крышу кое-как подлатали кровельным толем. На стыках по-прежнему текло. После того как Скайдрите поступила в институт и уехала в Ригу, просторная верхняя комната превратилась в нежилое помещение. А позднее, когда Элмар стал студентом, весь верхний этаж уже был заставлен старыми тазами, ведрами и ваннами. Затем начали лопаться оконные стекла. Некоторые клетки рам забили фанерой, потрескавшиеся стекла не трудились заменять. В дом залетали летучие мыши и ласточки, устраивали гнезда шершни. В ночной тишине даже в нижнем этаже было слышно, как в заброшенной части дома что-то шуршало, шипело, попискивало и жужжало.

Виестуру, наблюдавшему за угасанием Крепости, становилось не по себе. Однако старый дом за долгие свои годы был так запущен, что мелким ремонтом, чисто косметическими мерами ничего не поправишь. Требовался капитальный ремонт, а подвигнуть на это отца не было надежд. В этом году вряд ли получится, надо еще оглядеться, куда жизнь повернет, — такими ответами обычно отделывался Паулис.

Конечно, не все гладко было в жизни. Трухлявые срубы тракторы свозили в колхозный центр, и там они, кривые, скособоченные, стояли никому не нужные. Ходили толки об агрогородах, о взметнувшихся поверх макушек деревьев многоэтажных зданиях. После объединения колхозов переместился и колхозный центр. Планы мелиораторов предусматривали снос многих хуторов. В газетах стыдили, высмеивали живущих на отшибе хуторян. Крупный ремонт Крепости со стороны мог показаться пустым расточительством или упрямством.

Невозможно было не считаться и с доводом, который обычно выдвигала Нания: Крепость непомерно велика, можно концы отдать, прибирая этот несуразный домище. Да и много ли их осталось, Скайдрите на фармацевта учится, едва ли к ним уже вернется. Элмар тем более. Раймонт заканчивал среднюю школу, через два года упорхнет и он. А с Виестуром все та же давняя беда Вэягалов — никак жену себе не подыщет.

Нания работала в полеводческой бригаде, домой являлась затемно, попробуй такую махину содержать в порядке. Нания гордилась своими цветочными клумбами, чисто прополотым огородом, аккуратным газоном; никогда прежде не был так хорош двор «Вэягалов». Зато в доме зачастую беспорядок полный — постели не прибраны, одежда разбросана как попало, повсюду пыль и сор. Иной раз Паулис пытался вразумить жену, а Нания в ответ как топором рубила: «У тебя тоже есть руки, не только язык, с чего ты взял, что постель положено лишь жене убирать».

С годами Нания становилась сварливой, легко раздражалась. Больше других доставалось Паулису. Впрочем, их перепалки и перебранки касались мелочей, что ни говори, а Нания пеклась о семье. Белье всегда чисто выстирано, более или менее даже заштопано. На столе каждый день горячая еда. И скотина на дворе сыта, обряжена. Хлеб, муку, крупу, сахар — все приходилось доставлять из Зунте. На Паулиса ни в чем нельзя положиться, ему всегда куда-то надо идти, вечно у него оказывалось неотложное дело, с кем-то переговорить или где-то играть.

Новый председатель по фамилии Шкинейс, сам будучи горожанином, совещался с Паулисом чуть ли не ежедневно. «Ну, как же, как же, ты для него нечто вроде справочника, — язвила Нания, — он без тебя как без рук…» И все же был свой прок в советах Паулиса. Подобно переменчивой моде на женские юбки, волнами накатывались квадратно-гнездовые способы посева, торфоперегнойные горшочки, кукуруза и еще — попробуй теперь вспомни — какие моды. Невесть откуда принесет такое облако, никто его толком не разглядит, не почувствует. А Паулис всегда что-то знал. Он имел обыкновение копаться в журналах и, бывая в разъездах, держал глаза открытыми, набирался опыта. Во время кукурузной эпопеи он, к примеру, выразился так: