Три цвета знамени. Генералы и комиссары. 1914–1921 - Анджей Иконников-Галицкий

Рождение Михаила Тухачевского и всех старших детей в этой многодетной семье окутано романной дымкой – а попросту сказать, они были незаконнорожденными. В силу этого обстоятельства Михаил был причислен к роду отца решением смоленского Дворянского собрания лишь в 1901 году, в восьмилетнем возрасте.

А род стоил того, чтобы быть к нему причисленным.

Хотя документальных свидетельств принадлежности Тухачевских к древней и даже титулованной знати нет, семейное предание без колебаний возводило родословную к Индрису, в крещении Константину (или Леонтию), выходцу из цесарских земель, то есть из Священной Римской империи. То же семейное предание присвоило ему титул графа и утверждало, что прибыл он на Русь, в Чернигов, еще при Мстиславе Владимировиче Великом, в начале XII века. В этом предании заключены противоречия. В Чернигове Мстислав Великий никогда не княжил; другие черниговские князья с таким именем и отчеством неизвестны. Имя Индрис может быть истолковано как Генрих в греко-византийском варианте (Индржих, Индрик у славян). Но если считать его выходцем из «цесарской земли», тем более знатным – графом, то он не мог быть некрещеным, и поэтому непонятным становится происхождение крестильного имени. Гораздо вероятнее, что предок Тухачевских выехал на службу к русским князьям из языческой Литвы, тогда же крестился, и случилось это не в XII, а в XIV или даже XV столетии. Потомок Индриса Богдан получил во владение село Тухачев, от коего прозвался Тухачевским (есть, впрочем, и другие версии происхождения фамилии). Произошло это, скорее всего, в середине XVI века, ибо до 1536 года Тухачевом владели князья московского рода. В последующие два столетия Тухачевские числились среди брянских, смоленских, костромских дворян в невысоких чинах, выше стольника никто из них не поднимался. Но родством своим они были богаты: через браки породнились с Голенищевыми-Кутузовыми, Сумароковыми, Киреевскими; того же Индрисова корня – Толстые[265].

Постепенно род скудел, беднел, умалялся. Смоленский помещик Николай Николаевич к исходу XIX века оставался последним Тухачевским, имевшим потомство, но материальные дела его были плохи. Из ходатайства на государево имя (об обучении детей на казенный счет) мы узнаем, что доходов от имения у него нет, службы тоже нет. Здесь же он упоминает о славе рода: дед его, Александр Николаевич Тухачевский, воевал и с турками, и с Наполеоном и в 1831 году, во время Польской кампании, был убит. (Добавим, что службу он начинал в лейб-гвардии Семеновском полку, – это обстоятельство сыграет роль в судьбе его правнука.) Отец Николая Николаевича вышел в отставку в ничтожном чине губернского секретаря, а сам он, по-видимому, не служил и никакого чина не имел.

Вот этот родовитый, но оскудевший помещик совершил поступок, который ужаснул бы его предков, навлек позор и бесчестие на весь их род. Он не только сошелся с крестьянской девушкой Маврой Милоховой (это бы еще ничего), но женился на ней.

Правда, на пороге нового века такой мезальянс не представлялся совсем уж невозможным, но все же в нем заключался вызов обществу. Очевидно, против брака выступила родня, прежде всего мать Николая Николаевича, Софья Валентиновна. Но чему быть, того не миновать. Барин и крестьянка жили вместе довольно долго, прежде чем наконец смогли обвенчаться. Когда это произошло – точно не известно. 23 августа 1896 года датируется определение суда о признании Михаила сыном дворянина Николая Тухачевского. К этому времени в семье уже было четверо детей; в последующие годы прибавятся еще пятеро.

Родовое смоленское имение Александровское вскоре было продано; Тухачевские перебрались в имение бабушки, село Вражское Пензенской губернии. Само село им уже не принадлежало, но усадьба и кое-какие земли при ней позволяли существовать.

Старая дворянская усадьба… Обедневший помещик… Домашние спектакли в саду, чтение книг, чаепития на веранде… Ностальгическая идиллия, разбиваемая реальностью. Детям, когда они вырастут, не останется наследства: этого сада, этой веранды. Чем они будут жить? Чего они хотят от жизни?

Кем будет подрастающий Миша? Упрямый, непослушный, беспокойный. Тесно ему в старом бабушкином доме, уже сейчас тесно.

В 1904 году одиннадцатилетний Михаил Тухачевский был определен в 1-ю Пензенскую мужскую гимназию. Это была школа пусть и не такая престижная, как петербургская гимназия Гуревича, но не менее замечательная своими учителями и учениками. Когда-то, за полвека до появления здесь Миши Тухачевского, в ее классах начинал свою учительскую работу питомец Казанского университета, кандидат математики Илья Николаевич Ульянов. Среди его учеников значились двоюродные братья Ишутин и Каракозов. Им предстояло стать первыми в истории России государственными преступниками, казненными за терроризм. Их учителю, Илье Николаевичу, Бог не попустил дожить до дня казни старшего сына за такое же преступление…

Но это все было давно. В начале индустриального XX века, накануне и во время первой русской революции, Пензенская гимназия обрела уже некий налет провинциальности. Среди гимназистов не много было ярких личностей столичного пошиба. Вот разве что тремя классами младше Миши учился мальчик Роман Гуль. Впоследствии он станет белогвардейцем, эмигрантом, писателем, напишет книги о Гражданской войне и о многих героях своего времени. Напишет и о Тухачевском, знаменитом красном командарме. Не все в его очерке достоверно, но гимназическим воспоминаниям, наверное, можно доверять.

Роман Гуль о Тухачевском-гимназисте:

«…Высокий, вихлястый темный шатен, красивый мальчик, под ежика, серые странно-разрезанные, чуть навыкате глаза, в фигуре что-то неуравновешенное, но сильное и упорное. <…>

Он славится неуспешностью, неожиданными выходками и странным озорством. Поэтому каждый день Тухачевского, извалянного в пыли, тащит за руку за дверь надзиратель Кутузов. Желчный Кутузов истошно кричит: „Опять, Тухачевский! Пожалте-ка за дверь!“ На лице Тухачевского странная и упорная улыбка» [266].

Конечно, мемуаристы всегда подверстывают прошлое под свои представления о настоящем. Однако эти черты – неостановимое упорство, склонность к странноватым выходкам, неуравновешенность, иногда доходящая до буйства, – соответствуют образу молодого Тухачевского, составленному из воспоминаний его родных и знакомых.

Стремительный, не признающий препятствий, неукротимый до безумия человек. Сын барина и крестьянки.

Учился он, конечно, плохо. Такие не могут учиться хорошо. Таким скучно использовать свои бурлящие силы, свой беспокойный ум для решения школьных задачек и писания диктантов. Им нужен простор, бой, атака. Они не успокоятся, пока не услышат окрик: «Опять, Тухачевский! Пожалте-ка за дверь!» Впрочем, и после этого не успокоятся.

Закон беззакония

Миша не просто плохо учился – он плохо себя вел, что гораздо хуже по канонам имперско-государственной школы. И еще: он не ладил с Законом Божьим. И в смысле учебном – и в высшем смысле, наверно, тоже.

По этому предмету, обязательному во всех учебных заведениях дореволюционной России, почти у всех учеников стояли пятерки или четверки. Преподавали его обычно приходские или соборные батюшки, народ семейный, снисходительный, добрый. К школьникам они не особенно придирались. Чтобы получить по Закону Божьему двойку, надо было очень постараться, надо было довести законоучителя до крайнего раздражения систематическими кощунственными выходками. На Тухачевского законоучитель жаловался учительскому совету. У Тухачевского по Закону Божьему в матрикуле стояла тройка.

Тухачевский – безбожник?

Не совсем так.

Он хочет подчинить весь окружающий мир своей воле, он хочет и Богом повелевать. Он хочет – и создает сам свое божество.

Пройдет десять лет. Случится война. Тухачевский попадет в плен, совершит побег, вернется на родину в разгар революции, станет во главе красных войск, прославится. Один из его товарищей по плену напишет о нем книгу. В этой книге есть эпизод, за достоверность которого поручиться, конечно, нельзя. Но какие-то глубинные, страшные и при этом неистребимо детские мотивы, звучавшие в душе будущего командарма, услышаны мемуаристом весьма верно.

Из воспоминаний Реми Рура, французского офицера, соузника Тухачевского по лагерю Ингольштадт:

«Однажды я застал Михаила Тухачевского очень увлеченного конструированием из цветного картона страшного идола. Горящие глаза, вылезающие из орбит, причудливый и ужасный нос. Рот зиял черным отверстием. Подобие митры держалось наклеенным на голову с огромными ушами. Руки сжимали шар или бомбу… Распухшие ноги исчезали в красном постаменте… Тухачевский пояснил: „Это – Перун. Могущественная личность. Это – бог войны и смерти“. И Михаил встал перед ним на колени с комической серьезностью. Я захохотал. „Не надо смеяться, – сказал он, поднявшись с колен. – Я же вам сказал, что славянам нужна новая религия. Им дают марксизм, но в этой теологии слишком много модернизма и цивилизации. Можно скрасить эту сторону марксизма, возвратившись одновременно к нашим славянским богам, которых христианство лишило их свойств и их силы, но которые они вновь приобретут. Есть Даждьбог – бог Солнца, Стрибог – бог ветра, Велес – бог искусств и поэзии, наконец, Перун – бог грома и молнии. После раздумий я остановился на Перуне, поскольку марксизм, победив в России, развяжет беспощадные войны между людьми. Перуну я буду каждый день оказывать почести»[267].